Ростовщица Хася, тоже по-праздничному наряженная, с шелковой косынкой на черном парике, с ниткой жемчуга на морщинистой шее (невыкупленный заклад обанкротившегося должника), вставила и свое слово в разговор женщин:
- Вы говорите о нашей дорогой Перле... - Она медленно и бережно цедила слова, будто считала деньги, которые приносили ей закладчики. - Это. же праведница, истинная праведница! Так бы моим врагам жить на свете, как мы справляли бы сейчас свадьбу, если бы не наша Перла!.. Вы понимаете, дорогие мои? - в предвкушении эффекта, который произведет ее рассказ, Хася по привычке провела большим и указательным пальцем по тонким губам. - Вы понимаете? Вчера жених вдруг объявил, что не пойдет под венец, пока не внесут все сто пятьдесят рублей обещанного за невестой приданого. Все в один голос говорили: "Нет и нет! Нельзя ему доверять денег до венца!"
Но тут Перла набросилась на них: "Бессердечные вы люди!
Что вы делаете с бедной сиротой? За что вы каплю за каплей пьете ее кровь? Она же покончит с собой, если свадьба не состоится!" И уж так она их отчитала, так задала! "Сию минуту отнесите жениху деньги, - так она говорила, - если нe вce сто пятьдесят, то хоть сто рублей, и пусть будет конец, страданиям бедной сироты!.."
- А-а-а! - восхищались слушательницы мужеством праведницы Перлы. - И внесли?
- Еще бы! Отсчитали сотенку и передали жениху из рук в руки... Перла взяла на себя гарантию за эти деньги... Я же вам говорю - золотая душа, истинная праведница! - Хася рассыпалась в похвалах Перле, как если бы ее здесь не было.
Посаженой матерью жениха была бабка Груня.
В ее доме жених должен был дожидаться, пока шаферы не придут за ним, чтобы отвести к невесте, а затем под венец, как того требует свадебный обряд.
Туда, в домик Груни, собрались все, кто принимал участие в устройстве этого необыкновенного брака.
Пришел грузчик Пейсе со своими сыновьями-богатырями. Пришел жестянщик Тевье в новом, негнущемся, словно из жести сшитом кафтане, колесник Зелик и кузнец Моте, оба с вымытыми до блеска красными лицами. Пришел и ломовой извозчик Иехиэл в смазанных дегтем сапогах.
На почетном месте сидели самые главные гости, которые принимали участие в сборе денег на приданое Сироте. Они тихо вели между собой беседу о том, что прежде о таких свадьбах и не слыхивали...
- Почему жениха еще нет? - посмотрев на часы, спросил один из гостей.
- Да, ему давно пора быть здесь.
- Он ведь солдат, не вольный человек, - пытался оправдать жениха Зелик.
- И казарма за городом, - поддержал его Иехиэл.
Пробило семь часов, восемь, девять, а жениха нет как нет. Гости начали беспокоиться.
- Мне это все же кажется странным, - заметил кто-то.
- Не до полуночи же его дожидаться! - выразил свое нетерпение другой.
- Нет, в самом деле! Если бы невеста не была круглой сиротой и свадьба не происходила, так сказать, при особых обстоятельствах, разве мы бы сидели тут? - сказал третий.
- Короче говоря, надо выяснить, в чем дело. Отчего задержка?
- Иехиэл, - позвал кузнец Моте. - Давай-ка махнем в казарму, а?
- В случае чего, приведите его под ручки, по-нашинскому, - напутствовал их Тевье.
- Будь спокоен. Приведем.
Чем дольше не возвращались посланцы, тем больше росло нетерпение и беспокойство гостей.
- Что там могло случиться?
Несколько раз прибегали от Перлы узнать, почему не ведут жениха. В одиннадцать часов появилась сама Перла.
- Я этого не перенесу! - кричала она. - Невеста уже три раза падала в обморок... И один бог знает, что сталось с сотней, за которую я поручилась...
Лишь к полуночи посланцы наконец вернулись обратно.
При первом же взгляде на них можно было догадаться, что хороших вестей они не принесли.
Забрызганные грязью, они устало опустились на лавку и, вытирая потные лица, молча смотрели друг на друга.
- Ну, расскажи им, Иехиэл! - наконец произнес Моте.
- Лучше расскажи ты, Моте!
- Что здесь рассказывать? - после минутного молчания сказал Моте. - Нет жениха!
- Как так нет? - раздалось несколько голосов сразу.
- Удрал, - не давая Моте ответить, поспешил сообщить Иехиэл.
- Кто удрал? Когда? Как?
- Дайте мне сказать, - потребовал Моте. - Я расскажу все по порядку.
- Да говорите же кто-нибудь один! - закричали нетерпеливые гости. - То каждый хотел, чтобы другой рассказал, то перебивают друг друга.
- Приходим в казарму, - начал Иехиэл, - спрашиваем: "Барабанщик Кунин здесь?" - "Нету, - отвечают нам. - Еще вчера отлучился в город". Мне это сразу не понравилось: вчера еще получил отпуск в город, а в городе не показывался... Я спрашиваю: "А на какой срок он получил отпуск?" - "До сегодняшнего дня, - отвечают мне, - по случаю похорон... у него, сказал он, скончался дядя, вот и просит отпустить его на похороны". Тут мне ударило в голову. Я и говорю: "Господин фельдфебель, посмотрите, пожалуйста, у него в сундучке..."
- Это я сказал! - перебил Моте рассказ Иехиэла.
- Отстань! - отмахнулся от него Иехиэл. - "Потому что, - говорю я, никакого дяди в городе у него нет, никакой дядя у него не умер, и в городе никто ни вчера, ни сегодня его не видел". - "Вот как, - говорит фельдфебель, - сейчас посмотрим..."
- Открывает сундучок - сундучок пустой! - вырвал Моте у Иехиэла эффектный финал.
Бросив сердитый взгляд на товарища, Иехиэл повторил:
- Фельдфебель вскрыл сундук, сундук оказался пустым!
- Заранее понемногу все вынес, - не мог удержаться Моте.
- Удрал? - воскликнули все хором.
- Удрал, - подтвердил Иехиэл.
- Фельдфебель так и сказал: "В бегах, сукин сын!" - вставил Моте.
Гости один за другим стали потихоньку расходиться.
Одна только Перла еще долго сидела у бабки Груни и, ломая руки, причитала:
- Сто рублей! Пропали мои сто рублей! Они мне жить не дадут, потребуют, чтобы я им уплатила эту сотню... Ведь я поручилась... Боже мой, боже мой, целых сто рублей!..
1913
ЗЛАТИНО ГОРЕ
1
Когда Шлойме Пиндрика - неудачника из неудачников и отца многочисленного семейства - призвали в армию, вся улица покатывалась со смеху:
- Вы только поглядите на этого защитника отечества!
- Плохи же Николкины дела, если Пиндрик должен защищать его трон!
Такова уж была доля Пиндрика - с самого рождения над ним смеялись.
- Вот рохля - родился у Ехиэла Пиндрика! Не мог выбрать себе отца побогаче! - такими насмешками встретили его первый писк на нашей грешной земле, точно ребенок был виноват в том, что родился тринадцатым у отца-бедняка, а не первым у отиабогача.
Позже смеялись над большой головой Пиндрика, над его вздутым животом и кривыми йогами - над всем, что получил он в наследство от своего хилого отца и от чего охотно отказался бы, будь на то его воля. К триьздцати годам потешались над тем, что он сидит в талмудторе [Талмудтора начальная религиозная школа для детей бедняков.] вместе с восьмилетними мальчишками. К восемнадцати годам предметом насмешек стала его редкая бородка, которая росла как попало. Смеялись, когда его взяли в солдаты, смеялись, когда он вернулся со службы еще более прьшибленный, чем прежде. Когда Пиндрик женился на Злате - "заплата на заплате", почтенные обыватели чуть животы не надорвали от смеха, как будго рыжему парню, косоглазому и придурковатому, и жениться нельзя. Когда же Пиндрик ровно через девять месяцев после свадьбы сделался отчом первой двойни, обыватели хохотали так, точно он проделал невиданный фокус.
- Не понимаю, что тут смешного, - пожимал плечами Пиндрик, - можно подумать, что, кроме моей Златы, никто не рожает детей! А двойня - это у нее в роду. Ее мать шесть раз рожала по двойне.
Эти слова вызвали новый взрыв смеха, хотя другого ответа не придумал бы и человек поумнее Пиндрика. Такова природа человеческая - смеяться над тем, над чем следовало бы плакать.
Не смеялась только жена Пиндрика.
Когда Пиндрик ушел на войну, Злата провожала его со слезами: сетовала на всевышнего, который посылает на ее голову такое несчастье. Это ничего не значит, что она день-деньской осыпала мужа неистовыми, ею самой сочиненными проклятиями; это не в счет, что она в слезах молила господа бога раз навсегда избавить ее от злосчастья, от напасти, дать ей сил дождаться того радостного дня, когда она станет наконец "счастливой вдовой". Муж остается мужем. И если всевышний забирает мужа к себе или мужа угоняют на войну, жена льет слезы.
Кстати, как ни мало зарабатывал Пиндрик, он все-таки был единственным кормильцем семьи.
Прошло несколько недель, и Злата немного успокоилась, она убедилась, что мир еще не рушится, - нашлись добрые люди, которые пожалели бедную солдатку с девятью детьми мал мала меньше и дали ей немного денег. Через некоторое время образовался комитет помощи солдатским семьям, а потом и казна начала заботиться о Злате. И хотя казна не слишком раскошеливалась, Злата получала больше, чем мог заработать ее растяпа муж.
Никогда Злате не жилось так хорошо, как теперь. За четырех детей, которым еще не минуло пяти лет, она получала потри рубля в месяц, за пятерых детей старше пяти лет - по пять рублей в месяц. Да и самой Злате давали шесть рублей в месяц. Все вместе составляло немалый капитал.
