— Вы где будете сегодня ужинать, Алексей Фомич?
— Да вот, в самом деле, — улыбнулся ей Алексей Фомич. — Я полагал, что вот отец дьякон что-нибудь приготовил в этом роде.
— Ну что вы! У отца дьякона семья, и где же у него там? Нет, уж раз я виновница вашего беспокойства, то вы ко мне и идите. Много обещать не могу, конечно, не то время, но что-нибудь заморить червячка у меня найдется. Идемте без разговоров!.. И вы, отец дьякон!
Дьякон вопросительно поглядел на Сыромолотова, и Алексей Фомич понял, что отказываться от приглашения поужинать было бы, может быть, даже оскорбительно для этой одиноко живущей молодой женщины, и не больше как через десять минут он входил уже, вместе с дьяконом, в просторный дом подрядчика, — ныне каптенармуса одного из пехотных полков на фронте, Макухина.
Без проволочек сели за стол, покрытый белой клеенкой, и когда прислуга Натальи Львовны Поля, низенькая круглая женщина, глядевшая серьезно и исподлобья, принесла из кухни что-то дымящееся, дьякон вполголоса, хрипуче обратился к Наталье Львовне:
— Свечка десятикопеечная у вас, вы сказали, залежалась, а может, и бутылочка винца от хороших времен, а?
На это Наталья Львовна только развела руками, и дьякон горестно выдохнул:
— Эхх! Всех нас доняла война эта!
— Чтобы вас утешить, отец дьякон, — сказал Алексей Фомич, — полагаю с большой вероятностью, что скоро вина польются реки.
— Почему это вы так полагаете? — очень оживился дьякон.
— Да по той простой причине, что скоро у нас начинается революция… как это было в девятьсот пятом.
— Это что же, — вы так думаете, Алексей Фомич? — приостановилась раскладывать жаркое на тарелки Наталья Львовна, а дьякон только открыл изумленно рот.
— Очень многие теперь так думают, — уверенно ответил Сыромолотов.
Дьякон поглядел на него с затаенным лукавством в глазах и обратился к Наталье Львовне:
— Не допустят теперь такого, как в девятьсот пятом!
— А убийство Распутина допустили же! — заметил на это Алексей Фомич. — И кто же были убийцы Распутина? — Великий князь Дмитрий Павлович, князь Юсупов, царский родственник, и Пуришкевич — члены Государственной думы, правой, а не левой!
— Так вы думаете, значит, Алексей Фомич, — упавшим уже голосом начал было дьякон, но Сыромолотов перебил его своими прежними словами:
— Не я один, — очень многие так думают.
3
Когда собрался уходить дьякон, он обратился к Наталье Львовне:
— Как скажете, так и сделаю: скажете — увести Алексея Фомича, — уведу, у меня переночует, а скажете — оставить, то оставлю.
— Конечно, конечно, Алексей Фомич, вы у меня и заночуете! — кинулась к Сыромолотову и взяла его за руку Наталья Львовна. — Где же вам у отца дьякона ночевать? Совершенно негде! Разве я не знаю его квартиры? У меня, у меня, разумеется: дом большой и весь пустой.
— А может быть, лучше будет, если в гостинице? — в сторону дьякона сказал Алексей Фомич.
Но дьякон замахал руками:
— В гостинице! Чтобы деньги зря тратить! Ведь не вы будете платить, а мы должны, — приход; мы же люди вообще бедные, и у нас каждая булавка на счету!
— Вам здесь хорошо будет, вы увидите, — заснете, как у себя на даче!
— Вам неудобство доставлю, Наталья Львовна, — вот я о чем…
— Никаких решительно! Я даже гордиться этим буду, что вам случилось ночевать в моем доме!
Тут дьякон простился и с художником и с хозяйкой дома и решительно направился к выходной двери.
— Я ведь и с вашим сыном знакома, Алексей Фомич, — радостно сказала Наталья Львовна, подходя к Сыромолотову с папиросами.
— Не курю, спасибо! — отодвинул коробку Алексей Фомич. — С сыном моим? Где же и когда же это? Сын мой вот уже с самого начала войны взят в ополчение, а не так давно был тяжело ранен…
— Не-у-же-ли тяжело ранен? — вскрикнула Наталья Львовна с такою острою болью в голосе, как будто ранена была сама.
— Да, писал, что тяжело и что дают ему какой-то «бессрочный отпуск», а это значит, что не полная отставка, но все-таки к строевой службе считается уже не годен.
— Вот как! — глухо отозвалась она и жестом, повторившим жест Сыромолотова, отодвинула от себя коробку с папиросами, добавив: — Я тоже совсем почти перестала курить после смерти моей матери. А с вашим сыном я познакомилась здесь, в Симферополе, в больнице.
— В больнице? — удивился Сыромолотов. — Когда же он лежал в больнице? Что вы?
— Лежал в больнице не он, — поспешила объяснить Наталья Львовна, — наш общий с ним знакомый. И ваш сын, и я — мы в один час приехали в больницу его проведать, — поэтому и познакомились. Богатырь такой показался мне тогда он, ваш сын, и вот…
— И вот искалечен, — закончил за нее Алексей Фомич, — и уж едва ли будет теперь художником.
— Будем надеяться на лучшее…
— Надеяться никому не воспрещается. Надеюсь и я, что вы мне покажете комнату, где будет моя постель.
Постель оказалась уже заготовлена в комнате, которую Сыромолотов сразу признал уютной и располагающей к крепкому сну.
— Может быть, вам какую-нибудь скучную книгу дать, Алексей Фомич, чтобы вы поскорее заснули на новом месте? — предложила Наталья Львовна.
— Зачем? — удивился Алексей Фомич. — Нет, я имею свойство засыпать сразу, чуть голова моя коснулась подушки.
— Хорошо, что вы мне это сказали, а то я могла бы говорить с вами до полночи: здесь ведь говорить не с кем. В таком случае — покойной ночи!
И Наталья Львовна ушла к себе в спальню, а Алексей Фомич, хоть и казалось ему, что он рано заснет, довольно долго перебирал в мозгу впечатления этого неожиданного для него дня, причем воображение его, как художника, больше всего занимала молодая женщина с высокой шеей и красивыми, но тоскующими глазами.
И он даже пожалел о том, что как-то очень круто и поспешно напомнил ей, что ему хочется спать с дороги, она же, видимо, хотела высказаться, так как говорить здесь о своем ей было не с кем.
Встал он, чуть рассвело, и тут же после чая поспешил в церковь, чтобы пораньше закончить свою работу.
Прощаясь с Натальей Львовной, он сказал ей, что больше уж некогда ему будет зайти в ее дом: прямо после того, как закончит реставрацию иконы, поедет к себе домой.
— А вот вы, если будете в Симферополе, милости прошу, заходите ко мне, — закончил он и увидел, как эти несколько слов обрадовали ее, как она вся засияла.
Эта неподдельная радость тронула Алексея Фомича, и он еще раз сказал:
— Прошу, прошу! Загляните!
К церкви он подошел одновременно с дьяконом. Сиккатив помог закрепленному с вечера холсту высохнуть. Сыромолотов теперь, пользуясь цыганской иглой и суровыми нитками, аккуратно пришил привязанный им кусок холста к картине.
— Это — самое важное, отец Никандр, — самое важное. Нитки потом я замажу, и никто, издали глядя, не догадается даже, что здесь была зияющая прореха, — говорил Алексей Фомич, делая частый шов.
Голуби, уже наполовину сделанные, теперь, при дневном свете были как живые.
Без особых усилий закрепил потом Алексей Фомич уже в раме холст ниже голубей — глинистую золотую землю и узкий черный кувшин на ней; а к полудню садился уже на линейку извозчика, снабженный на дорогу куском серого хлеба и вареными яйцами.
Уже смеркалось, когда пара плохо кормленных извозчичьих коняк довезла Сыромолотова до его дома на Новом Плане.
4
А Надя после того, как уехал Алексей Фомич, была в большой тревоге.
Она началась с того, что к Наде пришла мать ее, Дарья Семеновна. Прямо с прихода спросила она:
— Куда это Алексей Фомич поехал с каким-то попом?
— А ты, мама, разве видела его, как он поехал?
— Правда, значит? Вот видишь! Это мне один странный человек сказал, — плотник он. Заходил работы спрашивать… Что плотник, то он не врал, — он же гроб обновлял, как мы деда своего хоронили, так же и здесь у Алексея Фомича, говорит, работал что-то; очень странным мне показался, вот я и пошла к тебе.
Надя вспомнила день похорон своего дяди, которого все называли дедом за его большие года, вспомнила и плотника, которого Алексей Фомич называл Егорием, и даже жену его Дуньку, — они оба шли за гробом на кладбище тут же позади ее.
И вдруг сильный лай Джона заставил ее поглядеть в окно: этот самый плотник Егорий шел вихлястой походкой от калитки к дому.
— Вот он! Этот самый! И сюда пришел? — почти завопила Дарья Семеновна, а Надя, держа за ошейник Джона, отворила форточку и крикнула, стараясь перекричать лай!
— Вы кто такой? Вам чего нужно?
Подойдя к самому дому, как бы затем, чтобы заглянуть в комнату, Егорий снял картузик с маленьким козырьком.
— Вы что же это не ждете, когда вас позовут, а ходите набиваетесь? — едва сдерживая Джона, выкрикнула Надя.
