улыбнулась, зачем-то пытаясь её успокоить.
Она, сидя на мне и держа руки, уткнулась горячим лбом в мою шею и тихо заплакала. Я ничего не говорила, просто молча гладила её по голове. Было тихо, темно и… невероятно хорошо…
Спустя минуту хруст в чаще повторился громче.
Она, вся вздрогнув, сильнее прижалась ко мне, загораживая волосами, распухшими губами как будто ища мои губы… Мне вдруг вспомнились неловкие ситуации, когда Вика в школьную пору пыталась подстроить что-то подобное – чтобы меня поцеловать…
Меня трясло, словно в ознобе, и через глухие удары собственного сердца, стучащего в ушах, как огромный барабан, я не могла расслышать, бьётся ли её…
Когда раздался чудовищный шорох шагов сквозь предательски молчаливые заросли, мы уже знали, кто это идёт и зачем. А когда ещё через мгновенье перед нами встал чёрный мужской силуэт, высокий и огромный, поняли, что теперь не расстанемся никогда.
Лёжа спиной на сырой земле в заколдованном лесу, прижатая осквернённым похотливым бабским телом, я уже не думала ни о чём. И когда тело вдруг пронзила страшная боль и наступила темнота, я приняла это как должное.
* * *
У меня стучит в висках, болит всё тело, и особенно сбоку головы и в коленке… Я кое-как приподнимаюсь, оглядываюсь…
– Кто он? – Где он?!.
Где-то глубоко в душе, в подсознании понимаю, что это, наверно, мой демон. Бескрылый ангел-хранитель наоборот, живущий внутри. И я как бы чую, чувствую его, пробую на вкус его воздух, испытываю на прочность, отмеряю дробинки и шаги для дуэли, готовлюсь помериться с ним силами. Он древний и страшный, но, по крайней мере, со мною соизмеримый…
Он являлся мне в ночных кошмарах – мерещился, на грани яви, как только что вошедший, за полупрозрачной шторкой на балконе – и я содрогалась и вскрикивала, а он исчезал. Чёрный мужской силуэт, на рассвете или средь бела дня, на балконе второго этажа. Как он здесь – тогда, там – очутился, о ужас?! Вспорхнул, вскочил на подножку пролетающей по орбите Земли, вытолкнут к нам – в каком-то искажённом зеркальном отражении – как из переполненного трамвая преисподней в наш мир, в простую клетку балкона, просторную для него и светлую?.. Жутко высокая, почти в два раза больше обычного, фигура, мощный бронзово-гладкий торс с чёрной растительностью… И в этот миг отделяет его от меня лишь колышущаяся хлипкая занавеска! У него по-змеиному мудрый, злой, невыносимый, убийственный взгляд. Рога и пентаграмма на лбу или груди – они есть, но их сейчас не видно. В руках он принёс букетик засушенных надежд или цветов, синих колокольчиков, цветочков льна, в которых явно различимы шарики колючки-синеголовника… или – засохшего кошачьего дерьма! У меня от ужаса чуть не разорвалось сердце, я закричала во сне.
А этот намного симпатичнее, чем-то даже неуловимо похож на… неё! На него! О боже! – на меня?!.
Изящная крылатая Изида – моя, её? – ты стронься с трона, плиз, и от меня, от нас – изыди!..
Ужаснувшись, вскрикнув, я очнулась.
Боже, как колотится сердце!.. Так это – сон!
Боже, как тяжело, неприятно, отвратительно! Отвратно, как внезапно наткнуться в зарослях на гору мусора, на остатки костра и пикника, с бутылками, объедками, презервативами и фекалиями, или даже на труп животного – всё это будто специально привезено и оставлено людьми «в благодарность природе», это единственное, чем большинство из них может себя увековечить.
Я опять оказываюсь в привычном мире, в обычном времени. И вижу, хоть и довольно слабо в темноте, я примерно то же: полянка в лесу, как из сказки «Двенадцать месяцев», только мерзкая – утоптанный человеческий пятачок под пикник «с шиком»: врытый стол, лавка, пеньки, растерзанный мусор и… она!..
Да, главное – она на месте, совсем рядом, в двух шагах, вот она!..
– Оклемалась, б…ь! – грубо бросила из полутьмы она и, помедлив, тихо, немного притворно жалобным тоном прибавила: – Извини, я не хотела… Всё это достало, такая злость… уроды!..
Я неосознанно принюхиваюсь, и кажется, что кроме таких ближних запахов, как запах потухшего костра и разлагающегося съестного, меня касается ещё и отвратительный запах горелой или перепревшей резины… тоже вроде бы знакомый, причём почему-то как будто бы из детства, но какой-то нехороший, мерзкий… Вспомнила! – запах презервативов!
Но главное – не это. Что-то такое смутное, почти что знакомое… Красные замусоленно-перекрученные стринги, несуразные эти мартинсы…
– Ну, давай же, харэ копаться! – прикрикнула опять она враждебно, – где там твой велик, телефон?.. Есть чё попить-то?! Сука, суки! Ну как же… Б…ь, «отошла от компании»!..
В долю секунды снова какая-то вспышка или провал, помутнение: как в сверхкороткой фотовспышке я вижу её фигуру, её тело, облепленное мухами… муравьями, комарьём и мошками!.. Ещё через микромгновенье они разлетаются, и остаётся отвратительный… нет, не отвратительный, а просто сухой и белый, как в школе в кабинете биологии, прочный и надёжный, единый скелет, кое-где с красноватыми стяжками мышц и беловато-голубоватыми стежками сухожилий, как на том же школьном плакате или атласе…
– Чмо, козлы вонючие, ответите!.. – Она прибавила целую гирлянду отборных ругательств, которые, надо признаться, в её поруганных поганых устах, произнесённые её грубым голосом, со всей её злобностью и одновременной какой-то несуразной мальвинностью, выглядели (или слушались) весьма органично.
Надеюсь, этого не было… Всё же жалко её…
…Откуда-то сверху обрушивается пчелиный, как в мультфильме «Маугли», рой, после которого на остове вылепляется что-то наподобие этого Маугли, или кто-то…
Интерференция! – вдруг осеняет меня из физики (которую я ненавидела, но её в юные мои годы преподавал отец) – вот что тут сегодня со мной произошло!
Я узнала её!
– Ты Эльмира, наркоманка, бывшая подруга… – Тут я понимаю, что сегодня произношу эту фразу второй раз…
Выходит, так он нас познакомил.
– А ты – маленькая сучка! – в рассеянном внимании слышится мне что-то вроде этого, как будто и она меня тоже узнала.
Это уж, блин, совсем какая-то «Санта-Барбара»!
– Заткнись, – машинально отзываюсь я.
Вспоминаю вдруг, что когда я подошла, кинулась к ней в первый раз и всё же расслабила снизу путы, то тут же неожиданно её узнала… и, огорошенная, не выдержала – сказала!.. В бешенстве отпрянула, даже ища опять какую-нибудь палку, рывком отскочила, нагнулась… Она тогда толкнула меня ногой. Я, видимо, упала и ударилась обо что-то головой. Вот тварь!
Ведь шут Горошкин тогда под мостом на словах живописал мне её портрет! И голос, и лексику. Эльмира Зельцер, Дульсинея Тамбовская! Полнейшая, на хрен, Шахре-зада!.. Из Бриджит Джонс, вы знаете, никакими телепередачами, бьюти-блогами и даже салонами и пластической хирургией нельзя сделать…
Что-то такое знакомое… Я вспоминаю его оговорки, подробности текстов, припоминаю, как блеснули его выразительные, но тихие глаза, когда я спросила о самой одиозной «героине на героине»…
Но всё, оказывается, гораздо прозаичнее! Глаза её, конечно, никакие не большие, и даже не зелёные, и не карие, не «красиво-яркие», а самые обычные дуроломные глазёнки, какого-то невнятного мышиного, смешанного цвета… Пусть, кажется, и с восточной этой пресловутой поволокой – профурсетской! – да с этим ещё едва уловимым утырочным блеском распутности и наглости! И эта скрёбанная татуировка – задрипанный этот червяк вокруг кретинской розы, подростковый кураж!.. Тьфу!
Теперь я ясно понимаю, что видела её раньше, можно даже сказать, знакома с ней! Сама и лично! Город-то небольшой… Я отлично помню тот день, это было почти ровно год назад.
* * *
Это был наш поход на Святовское озеро. Тогда мы постоянно где-то шастали, в палатках ночевали…
Место красивое, интересное. Озеро идеально круглое, скорее всего, образовалось от метеорита. Мы не раз слышали легенды (даже в статейках краеведов в нашей газете) о его бездонности («верёвки с грузом до дна не достают»), о его смертельной опасности («много рыбаков утонули») и главное о затопленной в нём церкви, из-за чего из-под воды иногда слышен звон колоколов, своего рода отголосок легенды о граде Китеже. Впрочем, наука вроде бы установила, что подобно нынешнему шуму от автотрассы, до коей километров пять, поэтому и не подумаешь, что это
