эхо, от водной глади просто отражался звон ближайшей церкви; а вот сам пейзаж действительно не лишён метафизичности, есть в нём что-то колдовское…
Один раз мы лицом к лицу столкнулись в этом лесу с людьми в камуфляже и масках, с собаками и автоматами, они нас даже распластали на земле, типа что-то отрабатывали!.. Вроде как местные какие-то РНЕшники или «коловраты», не помню, как они себя именуют. Говорят, в конце 90-х таких тут развелось немало. Но и это происшествие нас не остановило, потом я только статейку написала «Операция «Ы», после чего вызывали в управление ФСБ, расспрашивали подробности, сказали спасибо…
Но не об этом я вспомнила… На этот раз с нами в компании было трое парней, все наши – мои и Жанкины знакомые, с двора, «с детсада»… Дождь лил, впрочем, не сразу, а уже потом… Мы, кажется, совсем ничего не пили (у кого-то была баклажка пива «в дорожку»), просто жгли костёр, сидели, пели песни Янки… У нас и парни, это да, все были нормальные, приучены к самым приличным дружеским манерам… А рядом, на другой полянке, отделённой от нас еловым молодняком и стволом поваленного дерева, образовалась другая компания – более многочисленная, ну и, естественно, более пьющая… Они нам не мешали, но всё равно как-то заинтересовались: город небольшой, кругом все свои…
И вот наконец не вытерпели – послали делегата!..
К нам вышел Вовчик, двоюродный брат Вики (через год, вот недавно, он умер, отравившись грибами на подобной тусовке, очень жалко, ведь тоже его знала с малых лет), и он стал как-то лазить постоянно к нам… Вскоре все перемешались, а я из-за своей тогдашней привычки к созерцательности отделилась, пошла посидеть одна на том самом здоровом горизонтальном древе. И тут ко мне вышла девушка (весьма коренастая и довольно брутальная – такая деваха), в грубых ботинках, с какой-то финкой в одной руке («просто для прикола», типа аксессуар, сунула её после, как в брюхо, в карман-кенгуру) и с бутылкой бормотни в другой, и – предложила мне выпить!..
В конце, когда хлынул ливень, обе компахи, с дюжину человек, влезли в один автобус. Жанка со своим Арчаковым (всё выясняли отношения), я села с Тёмой, мы что-то веселились, ржали, а Шипунов (добрейший толстяк и великан, который всё пытался за мной ухаживать) возревновал и присел к одной из двух леди из их компании – как раз к ней. Они разговорились и всю дорогу вполне благообразно трындели всё про какую-то жёсткую музыку, про группу Burzum, превратно понятого Толкиена, ритуальные убийства и сожжение церквей… В общем, всякий хлам, хотя упились-то ещё далеко не в хлам… Её слегка намокшая шевелюра, как патлы металлистов, вилась во все стороны мелкими кольцами… Тоже мне Алла Пугачёва – в лучшие свои годы!
* * *
Нет сомнения, это она! Не верю своим глазам. Может, это опять всё сон? Но вот же она – она! – стоит, белая, бедная, дикая, вихляясь и приседая у обычного чёрного деревца… На ней дурацкие эти перекрученные красные стринги, грязные рыхлые ноги в непомерных, чуть ли не зимних, мартинсах… Те самые, я их помню!.. Вот они откуда! Вся эта вульгарщина, представленная мной-девочкой по басням Горошкина. Впрочем, сейчас их нет…
Как всё же больно!.. Удар в скулу и синячина со стёсанной кожей!.. А голова!..
Верёвка снята, но её руки по-прежнему сцеплены сзади – закручены ещё, как наручниками, какой-то, что ли, проволокой… Она извивается, мается, матерится, плюётся, вращается вокруг «столба», как будто со стуком (мне это опять невольно видится и слышится!) заскакивая ботинками на кусок доски рядом… Рядом, мне так и кажется, валяются шприцы, презервативы и от них пачки.
Надеюсь, что этого не было!..
– Давай, фря, чё мнёшься! Дай же чё-нибудь попить!.. – опять выкрикивает она с искажённым злостью лицом, надрывно кашляет.
Я смеюсь, меня разбирает смех, каким-то судорожным спазмом в какой-то безумной истерике.
– Так погоди у меня! – почти вслух произношу я, дёрнувшись было вперёд, к хлысту, застыв в нерешительности.
Позвонить Вике? Самой её уделать? В ментовку? Просто свалить?!
…Где же твоя финка – что же она тебе не помогла?!
…Или как мы вместе стоим тут: святой (простите за сравнение) Себастьян и маленький Маугли – написанный, конечно, великим брит-имперцем Киплингом! – с хлыстом в руке… Ну, или – наоборот?!.
* * *
«…Вся твоя судьба написана ночью!..» Кто-то снюрюстит – летний, мелкий, малозаметный для людей ноктюрн, словно для какой-то метафизической связки земли и неба: з-з-з!.. – ритмичными волнами, поднимающимися-рассеивающимися снизу, из травы на опушках (почему-то ясно представляется, что из земляники, хотя кругом такое разнотравье, столько шорохов и запахов); кто-то потрескивает в кустарнике, как будто кругом мелко догорают костерочки или скребётся жук в спичечном коробке, но запах откуда-то (из леса, от озера? от леса, из озера?) идёт не палёный, а пьяняще… даже какой-то звеняще ночной, и в нём всё кристально ясно, свежо и легко – и в отношении дыхания и запаха, и в отношении звука… Кажется даже, что слышится лёгкое шипение шин, доносящееся с шоссе. Высоко вверху скрыпят и как-то постукивают высокие мачты чёрных дерев – это уже совсем нечто сверхъестественное, из сказочного леса, таинственного и жуткого…
В детстве всю неделю ждёшь передачи «В гостях у сказки»… Иногда она была один раз в две недели, и тогда казалось, что тянутся они очень долго… Но не из-за того, что время было пустое и серое, как у стариков и взрослых (теперь даже на меня что-то такое надвигается…), – наоборот, время тогда, в дворовом и домашнем детстве, настолько было само по себе, для себя, в себе, настолько насыщено событиями – историями, играми, сказками – что дождаться обещанной, внешней, законно положенной ребёнку телесказки порой было крайне непросто!
…А где-то там в вышине сияют над всем этим звёзды, абсолютно спокойные и безопасные на расстоянии, молчат и светят, хотя и свет – это не молчание… и в каждый миг на нашей коже отражаются тысячи, миллионы мельчайше-рассеянных, никем не замеченных бликов со всей галактики, со всей лесоподобной вселенной!.. Какая-нибудь маленькая точечка, говорил мне он, не обязательно «звёздочка» – это может быть целая галактика или даже система галактик. «Луна – как зеркало, это всего лишь, быть может, отражение нашей Земли». Ну, кто ещё так скажет – просто, поэтично и загадочно! И впрямь она – ночник особый, свет солнца отражённый – и тоже, ещё рассеянный, как в том детсадовском стишке… – какое всё же чудо, какой-то сугубый замысел, непрямой путь, как при семяизвержении у мужчины!.. «Стал натягивать гамаши – /Говорят ему: „Не ваши!“» Свет, отражённый от щеки луны! От живота? Или бедра?! От ягодицы!..
Но штаны, так сказать, будут надеты – пусть и не «на ходу», но тоже быстро – как мы их обычно надеваем (вернее, надевали… и почему «мы»?! ) поутру – валяющиеся за его раздолбанным, с торчащими железками писательским диваном (стола с таким названием нет) – главное, в темноте вовремя забросить за диван, чтобы ночью на них кто-то случайно не наблевал или ещё чего похуже!.. «Ночь пройдёт, наступит утро ясное… Солнце взойдёт!..» – напеваю, глядя на проснувшегося… ступая меж спящих… И едва успеешь проснуться – ослепительный свет бьёт в глаза из окна без шторки. Ослепительный не в смысле красивого прилагательного из школьного сочинения, но и не в смысле чего-то яркого и интересного, как в детстве или ещё недавно… а просто ужасно слепит глаза… Резкость, жара, ещё похмелье, негде помыться, нечем позавтракать, надо на работу…
…Лунное свечение похоже на советский чёрно-белый телевизор, маленький, с полукруглым выпуклым экраном, мерцающий голубоватым отсветом (однотонным!) за каждым окном, задёрнутым до половины – как будто вровень с линией горизонта! – простенькой занавеской. Смотрели его уже с вечера без света, дремали и засыпали, как моя бабушка – Муза… А я потом – с большим трудом и страхом! – выдёргивала штепсель из розетки. В этот момент бабушка просыпалась… Потом она купила телеящик новый – огромный и японский, с дистанционным управлением, потратив на него почти все деньги от проданной дачи. «Пусть хоть одна вещь у меня будет!» —техника тогда была недешёвой, и откуда-то заказала она его «с доставкой», чуть ли не из самой страны с красным
