если вдруг и случится, он, Сафонов, узнает об этом сразу же. «Сейчас, — думал он, — его поят чаем и укладывают спать на кровать в номере. Пусть как следует выспится».
Так ему было намного спокойнее.
Он лег на кушетку прямо в брюках и рубашке, расстегнув только три верхние пуговицы. Раздеваться было лень, но спать не хотелось, несмотря на усталость. Он лежал и смотрел в темный потолок, ворочался с боку на бок, закрывал глаза, снова открывал и видел темный потолок. В конце концов он тяжело вздохнул, встал и закурил у окна.
Он думал о работе.
Сафонов всегда говорил себе, что разведчик должен в любой ситуации сохранять хладнокровие. Это азы, это очевидная истина, понятная даже ребенку. Никогда нельзя давать волю эмоциям — ведь в опасной ситуации один дрогнувший мускул на лице сможет выдать тебя с потрохами. Достаточно один раз ослабить хватку, как дальше все покатится вниз по склону, как снежный ком, и все — ты больше не разведчик, ты заключенный или труп.
«Даже наедине с собой, — говорил себе он, — даже наедине с собой ни в коем случае нельзя давать волю эмоциям. Вообще, конечно, этих эмоций и вовсе не должно быть: только холодная голова, только мысли о деле, и ничего больше».
Но произошедшее с Кестером страшно злило его. Настолько злило, что хотелось сунуть голову в ведро со льдом, чтобы перестать испытывать эту злобу — ведь это плохо, нельзя, нехорошо испытывать сильные эмоции, и нельзя волноваться, нельзя нервничать, от этого все может пойти ко всем чертям.
Нечто извне вмешивалось в работу отлаженного механизма, и из-за этого шестеренки начинали тормозить и предательски скрипеть. Такого быть не должно. Ситуация всегда, абсолютно всегда должна быть под контролем. Сейчас Сафонов не чувствовал этого контроля.
«Но если очень хочется и никто не видит, то можно», — подумал вдруг он, выбрасывая окурок, и со всей силы, сжав зубы до крови в деснах, ударил кулаком в стену.
* * *
ВЫПИСКА
из протокола допроса подозреваемого в шпионаже
Гельмута Лаубе от 1 июля 1941 года
Вопрос. Когда и каким образом вы познакомились с Клаусом Кестером?
Ответ. В ноябре 1939 года, вернувшись из Польши, на званом ужине в Берлине.
Вопрос. Вы поддерживали с ним близкие отношения?
Ответ. Не очень. Мы редко встречались.
Вопрос. Насколько часто вы общались с Кестером в Москве?
Ответ. Примерно раз в два‐три месяца. Не особенно часто.
Вопрос. Это он передавал вам задания из Центра?
Ответ. Да.
Вопрос. И задание выяснить данные о Брянском гарнизоне тоже передал вам Кестер?
Ответ. Да.
Вопрос. Когда он передал вам это задание?
Ответ. Двенадцатого июня.
Вопрос. Когда вы последний раз видели Кестера?
Ответ. Вечером того же дня.
Вопрос. Как это произошло?
Ответ. Он пришел к моему дому и сказал, что очень напуган.
Вопрос. Чего он боялся?
Ответ. Вас.
Вопрос. Поясните.
Ответ. Советских контрразведчиков.
Вопрос. Нам известно, что в ту ночь его приютили в гостинице. Как называлась гостиница?
Ответ. «Пролетарий» на Фрунзенской набережной.
Вопрос. Назовите имена и фамилии тех, кто предоставил Кестеру номер и сопровождал его до поезда.
Ответ. Третьяков Олег Алексеевич, Вавилин Николай Федорович.
Вопрос. Вы получали на следующий день какие‐либо сведения о Кестере?
Ответ. Да. Мне сообщили, что он уехал в Берлин.
Вопрос. Кто вам об этом сообщил?
Ответ. Третьяков.
Вопрос. Когда вы купили билет на поезд до Брянска?
Ответ. Вечером двенадцатого июня.
Вопрос. Что произошло на станции Калинова Яма?
Ответ. Я не знаю.
Мне было десять лет, когда мать и отец повезли меня в Севастополь; это был конец августа, и мы поселились в домике возле мыса Фиолент. Однажды в середине жаркого дня я задремал на террасе и увидел удивительный сон: будто бы я нырнул со скалы в море и погрузился глубоко-глубоко, туда, где в угасающих лучах солнца мир становится темно-синим. На морском дне возвышался роскошный стеклянный дворец с хрустальными колоннами и алмазными барельефами. В этом замке невиданной красоты не было никого, только чудные большеглазые рыбы смотрели на меня, беззвучно раскрывая в изумлении рты. Я плавал по огромным комнатам и длинным извилистым коридорам, нырял узкими колодцами винтовых лестниц и в конце концов добрался до главного зала, где на величественном троне из зеленого стекла восседал хрустальный скелет в серебряной короне, украшенной жемчугом. Но в глазницах его прозрачного черепа искрились рубины кровавым огнем, и страх овладел мной.
Я понял, что воздух уходит из легких, и попытался подняться, но слишком запутанными были эти комнаты и эти коридоры; я не мог найти обратный путь, и когда уже казалось, будто я наконец нашел дорогу к поверхности, всякий раз я натыкался на невидимый стеклянный потолок.
Из рассказа Юрия Холодова «Желтая пена»
* * *
Москва, 13 июня 1941 года, 13:00
У Сафонова был выходной, поэтому он позволил себе поспать до десяти утра и еще поваляться в постели. Он любил говорить, что человек после пробуждения должен вылежаться, как вино, которому дают подышать, после того как вытащили пробку. Когда солнце стало настойчиво бить в глаза сквозь окно, он все же заставил себя встать и покурить у окна — утро он всегда начинал с папиросы, — а затем принять душ, побриться и сварить кофе.
После полудня он набрал номер гостиницы.
— Гостиница «Пролетарская», — прозвенел в трубке голос молоденькой телефонистки.
— Доброе утро. Девушка, будьте добры Олега Алексеевича к аппарату.
— Одну минуту.
Действительно, ровно через минуту (Сафонов считал) в трубке раздался уставший и недовольный мужской голос:
— Третьяков у аппарата.
— Доброе утро, Олег Алексеевич, это Виталий Воронов вас беспокоит.
Голос в трубке сразу оживился.
— Да-да, слушаю вас внимательно.
— Я по поводу моего друга. С ним все в порядке?
— Все в полном порядке! Сел на поезд, уехал. Сами посадили, я только что с вокзала.
— Как его состояние? Нормально себя вел?
— Уснул сразу же, как убитый! Влили ему водки стакан — моментом отвернулся к стенке и захрапел. Еле разбудили!
— Хорошо, хорошо. Спасибо, Олег Алексеевич. Вы очень помогли.
— Не за что, товарищ Воронов. Обращайтесь всегда.
— Еще раз спасибо. Всего доброго.
— До свидания.
Он повесил трубку и сделал глоток кофе. Все вышло хорошо, подумал он. Надо прогуляться по городу — это последний выходной в Москве. Вечером — день рождения Костевича в «Коктейль-холле»: надо прийти, иначе обидится, а это сейчас ни к чему. Затем три рабочих дня, а потом поезд.
Костяшки
