Рот Фронт
Спросите любого на улице, что такое «Рот Фронт»? — скажут шоколадка, кондитерская фабрика, а происхождение названия вряд ли кто вспомнит. Редкий старожил расскажет, что так назвали комиссары безобидную фабрику купцов Леновых. А ведь названьице-то весьма зловещее. Так в Германии приветствовали друг дружку в двадцатые годы XX века красные террористы. «Рот Фронт!» — и поднимались вверх сжатые кулаки, символ борьбы классов.
Сжатый кулак в истории человечества никогда не был знаком добра. В нем прятали камень, бритву, склянку с ядом, норовя при случае вероломно пустить в ход. Или демонстрировали кулак сугубо для устрашения, угрожая ударить. Благородные рыцари напротив, протягивали встречному открытую ладонь, демонстрируя мирные намерения.
Прямая правая рука со сжатым кулаком, поднятая над головой, была символом мятежников, сепаратистов, неправого меньшинства, ненавидящего правое большинство и его устоявшееся миропонимание. «Да, смерть!» — трактовали этот символ первые красные. Смерть ради своей победы, но не обязательно своя собственная смерть (вспомните миллионы уничтоженных коммунистами людей!). «Розовые» (умеренные) трактовали мягче: жест подразумевает не стремление нести смерть, а победу над миром и над собой через осознание опасности смерти, готовности к ней. Коммунисты Тельмана в Гамбурге вздымали кулаки как знак единения рабочих в единый трудовой фронт: «Красный фронт!»
Любители сжатых кулаков хорошо отметились в истории. Спартаковцы не брезговали политическими убийствами. Кровавый ноябрь 1918 г., бесчеловечный октябрь 1923 г. в Германии, погромы, насилия, убийства… Красная зараза расползалась по миру. Многострадальная Россия, Испания, Китай, Корея, Камбоджа, Куба, Боливия, Эфиопия, Чили. Все эти че-гевары, фидели, пол-поты, ким- ир-сены действовали в рядах единого «Красного Фронта»
Бывший ефрейтор баварского пехотного полка глядя на коммунистов, с завистью думал: «Всего два коротких слова, а какая сила, какое единство, какая решимость! Этим можно опрокинуть все на свете!» Подлечив в госпитале последствия газовой атаки, тот ефрейтор окунулся в мир своих страстей — в стихию политических митингов, заговоров, путчей и скоро придумал свои два слова: «Зиг Хайль!».
В целом эти две пары слов стоят друг друга. Их объединяет человеконенавистничество, страсть к насилию. И уж очень неприлично произносить их вслух в обществе, тем более читать на шоколадках, ибо у интеллигентного человека они могут вызвать лишь чувство омерзения. Но как объяснить детям?
Сакко и Ванцетти
Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти — итальянцы, иммигрировавшие в Америку в 1908 г., были революционерами-анархистами. Они прибыли в США независимо друг от друга, но оба попали под влияние философа-анархиста Луиджи Галлеани.
Однажды, в апреле 1920 года, кассир обувной компании «Слейтер энд Моррил» в Саут-Брэйнтри, штата Массачусетс в сопровождении охранника вышел из конторы с большой суммой денег. Ему нужно было доставить на фабрику, находящуюся в нескольких кварталах, 16 000 долларов для выплаты недельной заработной платы рабочим. Вскоре двое смуглых мужчин остановили кассира и охранника, выхватили саквояж с деньгами, и открыли беспорядочную стрельбу. В результате охранник погиб на месте, а кассир через несколько часов скончался в больнице. Третий участник нападения появился в момент, когда первые двое уже собирались скрыться с деньгами.
Бандиты сели в темно-синий «бьюик», который спустя несколько дней был найден без номеров в лесу неподалеку от города. Рядом оказались следы шин автомобиля поменьше. Полиция обратилась к владельцам гаражей в районе к югу от Бостона с призывом обращать внимание на смуглых иностранцев, возможно итальянцев. 5 мая в Бриджуотере (местечко недалеко от Брэйнтри, где было совершено ограбление) хозяину одного из гаражей и его жене показались подозрительными один человек на мотоцикле и двое других, шедших по улице к гаражу. О них сообщили в полицию. Ближе к одиннадцати часам вечера, в трамвае были арестованы двое подозреваемых: 29-летний сапожник Сакко и 32-летний разносчик рыбы Ванцетти. У обоих при себе было оружие и оба уклончиво отвечали на вопросы о цели пребывания в тот вечер в Бриджуотере. Вспомнить, где они находились днем 15 апреля, они «не могли». Нашлись свидетели ограбления, которые опознали Сакко как одного из нападавших, Ванцетти опознал только один из свидетелей. Пять месяцев спустя Сакко и Ванцетти было предъявлено обвинение в двойном убийстве.
Поначалу все отрицавшие, подследственные позже признали, что в тот вечер искали машину, чтобы избавиться от компрометирующей литературы. Факт ношения оружия, уклончивые ответы, первичное опознание свидетелями — этого было достаточно для вынесения обвинения в вооруженном нападении и совершении убийства. Вначале под судом оказался Ванцетти, позже состоялся второй суд над обоими обвиняемыми, который подтвердил предварительный вердикт — виновны. Одной из главных улик обвинения были пули, выпущенные из пистолета, изъятого у Сакко. Доказать, что оружие, найденное у Ванцетти, принадлежало убитому охраннику, не удалось. В течение последующих лет защита подавала несколько ходатайств, пытаясь добиться пересмотра дела, но все они были отклонены.
Обвинительный приговор вызвал сильный резонанс как в США, так и в других странах: левые круги утверждали, что обвинительный приговор вынесен не за совершенное преступление а за анархические убеждения, и связан с «истерией» по поводу большевицкого переворота в России.
23 августа 1927 г. Сакко и Ванцетти были казнены на электрическом стуле. По воспоминаниям очевидцев Сакко перед смертью крикнул по-итальянски: «Да здравствует анархия!», Ванцетти воскликнул: «Я не виновен!». Весть о казни вновь разожгла выступления по всему миру. Прокатились они и по СССР, где два анархиста тут же были объявлены героями, пострадавшими за дело рабочего класса и в их честь стали называть улицы. Например, в Воронеже 18 октября 1927 года в память об этих двух людях была переименована улица Большая Девиченская. Так в порыве интернационализма исчез поэтичный воронежский топоним. Называли их именем и фабрики, и корабли.
Американский писатель Фрэнсис Рассел, с середины 1950-х гг. изучавший материалы дела, считал, что Сакко виновен, а Ванцетти нет. Более того, Сакко мог избавить своего товарища от смерти, сказав правду, но это было бы предательством анархистского движения. В ноябре 1982 г. Рассел получил письмо от сына последнего из членов Комитета защиты Сакко и Ванцетти, Джованни Гамберы. Старший Гамбера перед смертью признался сыну, что каждый анархист в Бостоне знал, что Сакко виновен, а бедняга Ванцетти нет. Но кодекс молчания, который стоил Ванцетти жизни, нарушить было нельзя.
Сальвадор Альенде
Когда в сентябре 1970 г. президентом Чили стал Сальвадор Альенде (1908–1973), провозгласивший задачу построения в этой стране социализма, в брежневском Политбюро воодушевились вдвойне: новый лидер Чили объявил что будет идти к этой цели при сохранении демократических свобод. Открылась возможность пополнить сокровищницу марксизма-ленинизма идеей ненасильственного перехода от капитализма к самому передовому общественному строю, и сгладить обвинения в адрес приверженцев мировой революции, которых постоянно уличали в потворстве политическому экстремизму.
Альенде поддерживал блок под названием «Народное единство», в который входили коммунисты и еще четыре левых партии. Этот блок, не собирался — во всяком случае сразу — строить в Чили жесткую административно-командную систему по примеру Советского Союза, он начал создавать нечто похожее на ленинский НЭП.
Альенде национализировал около сотни крупных предприятий, в том числе медные рудники и частные банки, стал отбирать землю у крупных латифундистов, раздавая ее крестьянам, заодно объединяя их в производственные кооперативы, и устанавливать произвольные цены на различные виды продукции.
Программа «Народного единства» предусматривала создание экономики, состоящей из трех секторов: частного (объединяющего мелкие и средние предприятия), смешанного и государственного, которому отводилась главная роль. Правительство рассчитывало получать крупные прибыли от экспорта меди, которой богаты недра Чили, и преобразованного сельского хозяйства, а затем перераспределять их в другие отрасли экономики и на социальные нужды.
Сведущим в экономике людям, которым не нашлось места в «Народном единстве», с самого начала было ясно, что эксперимент обречен на провал, что вскоре и произошло. Ибо хозяйственная модель Альенде была заведомо менее эффективной, чем существовавшая в стране рыночная экономика, пусть изрядно деформированная государственным вмешательством и наличием монополий.
