- Для "новых русских"? - спросил я.
- Для иностранцев тоже, - сказал привратник. - Воды у нас, оказывается, по своему химическому составу не уступают карловарским, а лечение стоит дорого, но дешевле, чем там. А питьевую воду мы продаем по всей России. Даже в Москве.
- А кому же это все принадлежит? - спросил я.
- Известно, кому, - сказал он, - Феликсу Филипповичу Булкину.
- Булкину? - переспросил я. - Значит, он это все построил?
- Не только это. Новую церковь заложил. Ночной клуб и казино перекупил, два ресторана открыл, два супермаркета. Богатый человек. Но добрый. Вон видите детскую площадку? Это он городу подарил. Дом для престарелых на свои собственные деньги содержит.
- Значит, здешний олигарх, - сказал я.
- Да вроде того, - согласился стражник.
Детская площадка ничем не отличалась от миллионов других, кроме, может быть, плаката с изображением черной ведьмы "кавказской национальности", запихивающей в мешок белокурого ребенка, и с письменным призывом внизу: "Родители! Берегитесь киднэппинга!". Дальше начинался длинный и высокий бетонный забор, а за ним я увидел архитектурное чудо - дворец из красного кирпича с четырьмя башнями. Что-то похожее на Петровский замок в Москве.
Я спросил проходившую мимо тетку с кошелкой, чей это замок.
- Чумы, - сказала она.
- А что, он здесь живет?
- Не живет, а бывает. А живет в Москве.
Потом я видел еще цементный завод и бензоколонку и что-то еще, и все это, по словам жителей, принадлежало Чуме, о чем некоторые говорили равнодушно, другие с почтением, третьи с большой неприязнью.
Аллея Славы напомнила мне Новодевичье кладбище в миниатюре. Здесь, среди заросших бурьяном могил героев прежних времен и пышных памятников новым авторитетам, не сразу углядел я скромное захоронение с гранитной плитой, которая, видимо, недавно заменила лежавший здесь раньше камень. На ней золотом были выведены даты и имена погибшего героически Андрея Еремеевича Ревкина и погибшей трагически его вдовы Аглаи Степановны. А чуть ниже было написано: "Незабвенным родителям от сына Марата".
Я постоял минуту в невольных мыслях о бренности жизни и двинулся дальше.
Многое изменилось в Долгове, но пьедестал посредине площади Победы так и стоял, как раньше, как будто его держали на какой-то резервный случай. А впрочем, и не как будто. Его в самом деле не разрушали, потому что, как я потом узнал, в местных умах постоянно рождались и сменяли одна другую идеи поставить на это место если не самого Сталина, то кого-нибудь, кого хотели приблизить к народу или, точнее, к кому народ хотели приблизить. Такими в разные годы виделись маршал Жуков, академик Сахаров, писатель Солженицын, Петр Столыпин и Николай Второй. А Феликс Булкин до того обнаглел, что за огромные деньги надеялся увековечить здесь самого себя в качестве символа новых времен, когда не вожди и полководцы, а деловые люди правят миром. Районным законодателям хватило ума, мужества и перевеса в один голос предложение Булкина отклонить, у людей, однако, не было никакого сомнения в том, что кого-то здесь обязательно и в недолгом времени взгромоздят. Но кого? Вопрос никак не решался, но участок земли вокруг пьедестала был ухожен и засажен маргаритками, а низкая ажурная оградка свежеокрашена.
Постояв здесь и помыслив бессмысленно неизвестно о чем, я посмотрел на часы, решил, что пора обедать, и отправился к себе в гостиничный ресторан. И тут меня ожидала встреча с человеком, которого я уже не чаял увидеть в этой жизни. Проходя мимо двухэтажного здания, огороженного зеленым штакетником, я сначала обратил внимание на вывеску у ворот: "Дом презрения пристарелых", где приставки "пре" и "при" перепутаны местами были, как мне показалось, символически. А потом увидел этого старика. Грузный, с большой головой, на которой остатки седых волос распушились в разные стороны, он сидел в инвалидной коляске, закутанный в плед, и, придерживая левой рукой очки, читал какую-то книгу. Я его сразу узнал и подбежал к нему.
- Адмирал! - воскликнул я радостно. - Неужели вы?
Он оторвался, поднял голову, сдвинул очки на темя, и подобие улыбки тронуло его губы.
- А это вы! - продребезжал он, не спрашивая, а утверждая. - Удивлены, что я еще жив? Не удивляйтесь. Чахлые организмы живут долго. Потому что они не горят, а тлеют.
Оказалось, он не только жив, но в полном уме и все помнит. Он меня просил и этому не удивляться.
- Я всю жизнь был мыслящим растением. В маразм впадают те, у кого мозг в долгом застое. А я всегда о чем-нибудь думал - и кровь приливала к клеткам.
Мы вспоминали былое, говорили об Аглае, о Шубкине...
- Да, кстати, - спросил я, - не знаете ли, как он живет? Я в прошлом году получил от него письмо. Там он писал, что пришел к истинной вере - вере предков - и собирается переработать "Лесоповал" в соответствии с новыми своими убеждениями.
- Увы, - вздохнул Адмирал. - Это ему уже не удастся. - И на мой вопросительный взгляд ответил: - Получил при обрезании заражение крови и умер.
Мы оба повздыхали, попечалились, но что делать? Сошлись на том, что Шубкин прожил долгую и сложную жизнь и был счастливей многих, потому что всегда и истово во что-нибудь верил.
- А вы, - спросил я Адмирала, - пришли к религии или остались атеистом?
- Я не пришел ни к чему и ни от чего не ушел. Я не верю, что Бог есть, и не верю, что его нет.
- Как так? - удивился я. - Если вы не верите в одно, значит, вы должны верить в другое.
- Я ничего никому не должен, - сказал он упрямо. - Просто я не вижу никаких доказательств присутствия Бога и не вижу никаких доказательств его отсутствия. Но вера у меня есть - я верю в непостижимость нашего бытия.
- Да ну что вы! - возразил я. - При том развитии науки, какое мы видим...
- Чем больше нам открывает наука, - перебил Адмирал, - тем яснее, что до главного она не доберется никогда.
Я с ним кое в чем согласился, но предложил спуститься на землю и спросил, как по его мнению сегодня люди живут в Долгове.
- Как жили, так и живут, - сказал Адмирал. - Кому есть, что украсть, крадет. Кому нечего украсть - работает. Кто работает, тот не ест.
- А вы? - спросил я.
- Ну, я же не работаю. Значит, меня кто-то кормит. В данном случае наш благодетель господин Булкин. Он меня кормит и других кормит, и весь город кормит, и народ шутит, что если бы не Чума, то мы бы все здесь давно вымерли.
- А скажите мне, Адмирал, вот что. Еще недавно мы жили при ужасном тоталитарном режиме. У нас не было свободы. Мы не могли читать книги, которые хотели читать, нам мешали верить в Бога, нам запрещалось критиковать правительство, рассказывать анекдоты, слушать иностранное радио, говорить о смерти, о сексе, торговать, ездить за границу. Мы выбирали одного депутата из одного кандидата и все мечтали о свободе. И вот она пришла, но она нам не нравится. И очень многие хотят возвращения старых порядков, даже мечтают о Сталине. В чем, собственно, дело?
- Я вам отвечу так, - сказал Адмирал. - До недавнего времени мы жили в зоопарке. У всех свои клетки. У хищников одни, у травоядных другие. Все обитатели зоопарка, естественно, мечтали о свободе и рвались из клеток вон. Теперь нам клетки открыли. Мы вышли на волю и увидели, что здесь за удовольствие побегать по травке можно заплатить своей жизнью. Здесь безусловно хорошо только хищникам, которые теперь свободны пожирать нас в ничем не ограниченных количествах. И наглядевшись на эту свободу, натерпевшись страху, мы думаем: не лучше ль вернуться в клетку, но и хищников туда же вернуть? Их все равно будут кормить нами, но зато по норме. И поэтому мы смотрим вокруг и ищем...
- Кого? - спросил я.
- Ну, скажем, директора зоопарка. Который наведет порядок и всех рассадит по своим клеткам, хищников подкармливать будет, но и нам выделит сена, капусты, а иногда за хорошее поведение и морковкой побалует.
- Под директором вы имеете в виду Сталина?
- Кого-то вроде него.
- Он будет коммунистом?
- Я думаю, он назовет себя как-то иначе. Но Епэнэмэ, которое он нам придумает, не будет сильно отличаться от предыдущего, потому что вообще вариантов немного. Основа его - мечта о счастье всем поровну. Как ее достичь, рецепт известен: у богатых отнять, бедным раздать, чиновников наказать, врагов уничтожить.
- Но ведь уже известно, что эта мечта недостижима, потому что...
- Да мы знаем все почему. Каждый отдельный человек знает. Но отдельные человеки, собравшись вместе, превращаются в народ. А народ это существо наивное. Он готов тысячу раз обмануться и в тысячу первый раз поверить.
- Но ведь надо поверить не только во что-то, а еще и в кого-то.
- Правильно соображаете, - усмехнулся Адмирал. - Но этот кто-то, он уже на подходе. Он уже перед зеркалом репетирует жесты.
- Вы даже знаете, как он выглядит?
- Ну, конечно же, знаю, - сказал Адмирал. - Он скромно одет. Во что-то полувоенное. В быту неприхотлив. К материальным ценностям равнодушен. К предметам роскоши тем более. Ростом невысок, но коренаст, вашей примерно комплекции.
