партию вступила.
Вот и продолжали бы, товарищ Данилова, в том же правильном духе. Поддерживали бы генеральную линию, выступали бы со своим рабочим словом на собраниях, боролись бы с недобитыми буржуями и попами… Глядишь, и холодным днем 1946 года не на лагерных нарах отходили бы, а в благоустроенной советской больничке, может, даже кремлевской. И необязательно – отходили; просто подлечились бы, понаблюдались у светил и корифеев. Шестьдесят два года – не такая уж старость, если разобраться. «А помирать нам рановато», как справедливо сказано в песне. Жили бы и радовались, Мария Федоровна, со всем советским народом – строителем коммунизма.
Только что-то не сладилось у нее с этим коммунизмом. Два года побыла в партии и вышла. Отчего? Тогда же, а может, чуть позже, пришла в церковь. И не просто пришла (многие – «приходят»), а всю себя принесла в нее, без остатка.
Только как это случилось? Опять же, кривой знак вопроса.
Мы вообще мало что о ней знаем, о Марии Даниловой. Известно, что замужем была, отсюда и Данилова вместо девичьей – Усачева. Но кто был этот муж, Данилов? Долго ли прожили совместно? Пылятся, наверное, по архивам какие-то записи… Или уже не пылятся. Много воды утекло, много пожаров отгорело.
Лен… Поля цветущего льна, точно синим снегом присыпанные. Чудное растение лен-долгунец: вырвать легко, а разорвать трудно – крепкое. И нить из него прочна.
С древности полюбил человек лен, как полюбил хлебный колос и виноградную лозу. Из чистого льна ткались одежды иудейских священников. И саван, в который обернут был перед погребением Христос, тоже льняным был.
Выращиванье льна было и старинным северорусским промыслом. Лен-долгунец легко выносит холода, хорошо чувствует себя среди лесов и болот. «Голубоглазый красавец при седых старцах хорош!» Это про лен в цвету; «седые старцы» – густые клокастые туманы, которыми богат север.
Городок Юхнов, где родилась Мария, и Гаврилов-Ям, куда перебралась потом, были исконными землями льнопрядения. И отец ее, Федор Усачев, и сама она всю жизнь по льну работали.
В начале двадцатого века Россия производила три четверти всего льняного полотна в мире. А потом пришла Великая война, как называли тогда Первую мировую. А потом семнадцатый год. И покраснели синие поля от крови, повяли от слез.
Россия – лен, Россия – синь,
Россия – брошенный ребенок… [20]
Место называлось Гаврилов-Ям.
Городом он сделается в 1938 году, Мария Федоровна этого события уже не застанет. А когда перебралась сюда, это был еще поселок, хотя и крупный, и от Ярославля недалекий. Посреди поселка протекала та же, что и в Ярославле, речка Которосль, богатая лещом, плотвой, судаком и прочей полезной рыбой.
В поселке имелся льнокомбинат, построенный в начале 1870-х промышленником Локаловым с участием английских инженеров. Новой властью был он переназван в «Зарю социализма» и прославился огромными кумачовыми скатертями со знаменами и звездами; они ткались к съездам партии и покрывали столы на кремлевских обедах.
На этом комбинате Мария Федоровна и работала.
В 1933 году ее арестовали в первый раз за «укрытие церковных ценностей». Какие ценности укрывала, не указано. Кругом закрывались храмы; оклады, утварь шли на переплавку, прочее сжигалось. Может, пыталась Мария Федоровна что-то спасти, вынести тайком: икону в окладе или крест… Неизвестно. К чему приговорили несознательную гражданку Данилову М. Ф. – тоже. В одном документе сказано, что вроде два года отсидела, но нигде больше упоминаний об этой отсидке нет. Да и редко за «укрытие церковных ценностей» тогда такие сроки давали. Сажали и казнили пока без особого сладострастия, большая кровь была еще впереди.
Длинное белое поле.
Три креста. На двух в несуразных позах повисли разбойники: мучились, видно, ужасно. Головы запрокинуты, руки заломлены. А Он висит спокойно.
Поле огорожено колючей проволокой; лают собаки. На проволоке местами повязаны платочки – дело рук несознательных граждан.
А вот и сами несознательные граждане – стоят длинной темной очередью. Дует ветер, морозно. Очередь в основном женская. Мужчины проходят мимо; иногда, озираясь, подходят к очереди, что-то глухо, в воротник, говорят, крестятся и быстро отходят. А женщины стоят, поеживаясь на белом ветру, притопывая: кто валенками, кто худенькими сапожками, кто ботинками на картонной подошве. Глухо гремит оркестр.
Это – Марии. Имя, означающее «горькая».
Зовут их всех по-разному, но они – Марии.
Марии, Маруси, Маши, Мары, Маньки, Маняши… Горькие последовательницы Его, апостолки.
Через пустоту поля петляет очередь. Прохаживаются вдоль нее бритые парни в шинелях, проверяют документы, дымят махоркой. Иногда выводят кого-то из очереди; «воронок», он же «черная маруся», тарахтит рядом.
Марш из репродуктора сменяется новостями, новости – «Танцем маленьких лебедей». Лают собаки. После «Лебедей» передают еще какие-то жемчужины классики. Очередь понемногу движется. «Не разговаривать, – ходит бритый, с алыми ромбами госбезопасности в петлицах. – У крестов не задерживаемся…»
На дощатом помосте возле крестов что-то хрипло выкрикивает районный лектор о вреде религии; пускает в очередь брошюрки, кто-то берет, кто-то сразу машет: сам свой атеизм читай! Кто-то, взяв, пытается незаметно бросить на снег, но какое тут «незаметно», вон сколько наблюдательных глаз, так и пялятся, так и горят серым огнем.
(Сон – не сон…)
Никольская, она же Фабричная, церковь в Гаврилове-Яме была старинной, 1798 года постройки. В начале двадцатого века на средства Владимира Лопатина – зятя устроителя местной льнопрядильни Локалова – была заново расписана и расширена. Освящал обновленный храм местный архиепископ Тихон, будущий всероссийский патриарх.
Церковь пережила и революцию, и Гражданскую войну, и первые шумные пятилетки. В начале 1930-х настоятелем в ней был сорокалетний священник Димитрий Суворов.
А Мария Федоровна была в церковном совете. С комбината ушла – то ли по возрасту, то ли уволили после первого ареста как чуждый элемент. Переселилась в ближайшую к Гаврилову-Яму деревню Гагарино, трудилась в совхозе разнорабочей.
Главным ее делом оставалась Никольская церковь. Была Мария Федоровна, по воспоминаниям жительниц Гаврилова-Яма, в те времена еще школьниц, в церковных делах строгой. Даже советские учебники в храм не разрешала девочкам вносить, когда те после школы туда забегали. «Ты, родная, книжечки-то оставь на паперти».
А одна жительница даже помнила стихотворение Федора Глинки, которому Мария Данилова ее научила:
Если хочешь жить легко
И быть к небу близко,
Держи сердце высоко,
А голову – низко.
(Сон – не сон…)
Вот стоит она, держа низко голову. Легкий снег идет. Лают собаки.
Дошла ее, Мариина, очередь до крестов. Впереди нее женщина, у самого того креста,
