Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{04381}

поезду опоздаем. Минут десять посидим и поедем. Только вы, сделайте милость, дорогу нам покажите... - Наказал бог погодой! - вздохнула дьячиха. - М-да... Вы же сами кто тут будете? - Мы? Тутошние, при церкви... Мы из духовного звания... Вон мой муж лежит! Савелий, встань же, иди поздоровайся! Тут прежде приход был, а года полтора назад его упразднили. Оно, конечно, когда господа тут жили, то и люди были, стоило приход держать, а теперь без господ, сами судите, чем духовенству жить, ежели самая близкая деревня здесь Марковка, да и та за пять верст! Теперь Савелий заштатный и... заместо сторожа. Ему споручено за церквой глядеть... И почтальон тут же узнал, что если бы Савелий поехал к генеральше и выпросил у нее записку к преосвященному, то ему дали бы хорошее место; не идет же он к генеральше потому, что ленив и боится людей. - Все-таки мы духовного звания... - добавила дьячиха. - Чем же вы живете? - спросил почтальон. - При церкви есть сенокос и огороды. Только нам от этого мало приходится... - вздохнула дьячиха. - Дядькинский отец Никодим, завидущие глаза, служит тут на Николу летнего да на Николу зимнего и за это почти всё себе берет. Заступиться некому! - Врешь! - прохрипел Савелий. - Отец Никодим святая душа, светильник церкви, а ежели берет, то по уставу! - Какой он у тебя сердитый! - усмехнулся почтальон. - А давно ты замужем? - С прощеного воскресенья четвертый год пошел. Тут прежде в дьячках мой папенька были, а потом, как пришло им время помирать, они, чтоб место за мной осталось, поехали в консисторию и попросили, чтоб мне какого-нибудь неженатого дьячка в женихи прислали. Я и вышла. - Ага, стало быть, ты одной хлопушкой двух мух убил! - сказал почтальон, глядя на спину Савелия. - И место получил, и жену взял. Савелий нетерпеливо дрыгнул ногой и ближе придвинулся к стенке. Почтальон вышел из-за стола, потянулся и сел на почтовый тюк. Немного подумав, он помял

{04382}

руками тюки, переложил саблю на другое место и растянулся, свесив на пол одну ногу. - Собачья жизнь... - пробормотал он, кладя руки под голову и закрывая глаза. - И лихому татарину такой жизни не пожелаю. Скоро наступила тишина. Слышно было только, как сопел Савелий да как уснувший почтальон, мерно и медленно дыша, при всяком выдыхании испускал густое, протяжное "к-х-х-х...". Изредка в его горле поскрипывало какое-то колесико да шуршала по тюку вздрагивавшая нога. Савелий заворочался под одеялом и медленно оглянулся. Дьячиха сидела на табурете и, сдавив щеки ладонями, глядела в лицо почтальона. Взгляд ее был неподвижный, как у удивленного, испуганного человека. - Ну, чего воззрилась? - сердито прошептал Савелий. - А тебе что? Лежи! - ответила дьячиха, не отрывая глаз от белокурой головы. Савелий сердито выдыхнул из груди весь воздух и резко повернулся к стене. Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в постели на колени и, упершись руками о подушку, покосился на жену. Та всё еще не двигалась и глядела на гостя. Щеки ее побледнели и взгляд загорелся каким-то странным огнем. Дьячок крякнул, сполз на животе с постели и, подойдя к почтальону, прикрыл его лицо платком. - Зачем ты это? - спросила дьячиха. - Чтоб огонь ему в глаза не бил. - А ты огонь совсем потуши! Савелий недоверчиво поглядел на жену, потянулся губами к лампочке, но тотчас же спохватился и всплеснул руками. - Ну, не хитрость ли бесовская? - воскликнул он. - А? Ну, есть ли какая тварь хитрее бабьего роду? - А, сатана длиннополая! - прошипела дьячиха, поморщившись от досады. - Погоди же! И, поудобнее усевшись, она опять уставилась на почтальона. Ничего, что лицо было закрыто. Ее не столько занимало лицо, как общий вид, новизна этого человека. Грудь у него была широкая, могучая, руки красивые,

{04383}

тонкие, а мускулистые, стройные ноги были гораздо красивее и мужественнее, чем две "кулдышки" Савелия. Даже сравнивать было невозможно. - Хоть я и длиннополый нечистый дух, - проговорил, немного постояв, Савелий, - а тут им нечего спать... Да... Дело у них казенное, мы же отвечать будем, зачем их тут держали. Коли везешь почту, так вези, а спать нечего... Эй, ты! - крикнул Савелий в сени. - Ты, ямщик... как тебя? Проводить вас, что ли? Вставай, нечего с почтой спать! И расходившийся Савелий подскочил к почтальону и дернул его за рукав. - Эй, ваше благородие! Ехать, так ехать, а коли не ехать, так и не тово... Спать не годится. Почтальон вскочил, сел, обвел мутным взглядом сторожку и опять лег. - А ехать же когда? - забарабанил языком Савелий, дергая его за рукав. - На то ведь она и почта, чтоб во благовремении поспевать, слышишь? Я провожу. Почтальон открыл глаза. Согретый и изнеможенный сладким первым сном, еще не совсем проснувшийся, он увидел, как в тумане, белую шею и неподвижный, масленый взгляд дьячихи, закрыл глаза и улыбнулся, точно ему всё это снилось. - Ну, куда в такую погоду ехать! - услышал он мягкий женский голос. - Спали бы себе да спали на доброе здоровье! - А почта? - встревожился Савелий. - Кто же почту-то повезет? Нешто ты повезешь? Ты? Почтальон снова открыл глаза, взглянул на двигающиеся ямки на лице дьячихи, вспомнил, где он, понял Савелия. Мысль, что ему предстоит ехать в холодных потемках, побежала из головы по всему телу холодными мурашками, и он поежился. - Пять минуток еще бы можно поспать... - зевнул он. - Всё равно опоздали... - А может, как раз вовремя приедем! - послышался голос из сеней. - Гляди, неровен час и сам поезд на наше счастье опоздает. Почтальон поднялся и, сладко потягиваясь, стал надевать пальто. Савелий, видя, что гости собираются уезжать, даже заржал от удовольствия.

{04384}

- Помоги, что ль! - крикнул ему ямщик, поднимая с пола тюк. Дьячок подскочил к нему и вместе с ним потащил на двор почтовую клажу. Почтальон стал распутывать узел на башлыке. А дьячиха заглядывала ему в глаза и словно собиралась залезть ему в душу. - Чаю бы попили... - сказала она. - Я бы ничего... да вот они собрались! - соглашался он. - Всё равно опоздали. - А вы останьтесь! - шепнула она, опустив глаза и трогая его за рукав. Почтальон развязал, наконец, узел и в нерешимости перекинул башлык через локоть. Ему было тепло стоять около дьячихи. - Какая у тебя... шея... И он коснулся двумя пальцами ее шеи. Видя, что ему не сопротивляются, он погладил рукой шею, плечо... - Фу, какая... - Остались бы... чаю попили бы. - Куда кладешь? Ты, кутья с патокой! - послышался со двора голос ямщика. - Поперек клади. - Остались бы... Ишь как воет погода! И не совсем еще проснувшимся, не успевшим стряхнуть с себя обаяние молодого томительного сна, почтальоном вдруг овладело желание, ради которого забываются тюки, почтовые поезда... всё на свете. Испуганно, словно желая бежать или спрятаться, он взглянул на дверь, схватил за талию дьячиху и уж нагнулся над лампочкой, чтобы потушить огонь, как в сенях застучали сапоги и на пороге показался ямщик... Из-за его плеча выглядывал Савелий. Почтальон быстро опустил руки и остановился словно в раздумье. - Всё готово! - сказал ямщик. Почтальон постоял немного, резко мотнул головой, как окончательно проснувшийся, и пошел за ямщиком. Дьячиха осталась одна. - Что же, садись, показывай дорогу! - услышала она. Лениво зазвучал один колокольчик, затем другой, и звенящие звуки мелкой, длинной цепочкой понеслись от сторожки. Когда они мало-помалу затихли, дьячиха рванулась с места и нервно заходила из угла в угол. Сначала она

{04385}

была бледна, потом же вся раскраснелась. Лицо ее исказилось ненавистью, дыхание задрожало, глаза заблестели дикой, свирепой злобой, и, шагая как в клетке, она походила на тигрицу, которую пугают раскаленным железом. На минуту остановилась она и взглянула на свое жилье. Чуть ли не полкомнаты занимала постель, тянувшаяся вдоль всей стены и состоявшая из грязной перины, серых жестких подушек, одеяла и разного безымянного тряпья. Эта постель представляла собой бесформенный, некрасивый ком, почти такой же, какой торчал на голове Савелия всегда, когда тому приходила охота маслить свои волосы. От постели до двери, выходившей в холодные сени, тянулась темная печка с горшками и висящими тряпками. Всё, не исключая и только что вышедшего Савелия, было донельзя грязно, засалено, закопчено, так что было странно видеть среди такой обстановки белую шею и тонкую, нежную кожу женщины. Дьячиха подбежала к постели, протянула руки, как бы желая раскидать, растоптать и изорвать в пыль всё это, но потом, словно испугавшись прикосновения к грязи, она отскочила назад и опять зашагала... Когда часа через два вернулся облепленный снегом и замученный Савелий, она уже лежала раздетая в постели. Глаза у нее были закрыты, но по мелким судорогам, которые бегали по ее лицу, он догадался, что она не спит. Возвращаясь домой, он дал себе слово до завтра молчать и не трогать ее, но тут не вытерпел, чтобы не уязвить. - Даром только ворожила: уехал! - сказал он, злорадно ухмыльнувшись. Дьячиха молчала, только подбородок ее дрогнул. Савелий медленно разделся, перелез через жену и лег к стенке. - А вот завтра я объясню отцу Никодиму, какая ты жена! - пробормотал он, съеживаясь калачиком. Дьячиха быстро повернулась к нему лицом и сверкнула на него глазами. - Будет с тебя и места, - сказала она, - а жену поищи себе в лесу! Какая я тебе жена? Да чтоб ты треснул! Вот еще навязался на мою голову телепень, лежебока, прости господи! - Ну, ну... Спи!