и, как и ожидал, нашёл тебя спящим на земле. А дальше ты знаешь сам. Ты был ещё подобен младенцу и даже не понимал речи людей. я очень умилялся тогда всему, что ты делал. И вырастил тебя, переосмысляя себя самого
– Почему ты не сказал прямо? Я столько раз влипал в неприятности? Скажи ты мне, я бы не доставил столько хлопот.
– А ты смотри на меня…
– Светишься, да, и?
– Я вот-вот исчезну, каждый раз, когда тебе приходили воспоминания, я чувствовал, что теряюсь, словно таю и слабею. Нас знающих одно и тоже существовать одновременно не должно – так я думал и оказался прав. Вспомнив всё, ты стал хозяином этого тела, теперь ты и есть Кирей. Ты – он закатал свои длиннющие рукава, позволяя наконец-то увидеть руки с, неописуемыми, мерзкими шрамами, полученными в той тюрьме… видимо в первый раз. Я право на мгновение потерял возможность дышать, это был леденящий сердце ужас, мрак и боль, которую страшно даже представить. Его руки были подобны тому, как если бы его плоть разорвали на мелкие кусочки перемешали, превратили в кашу и заставили в таком состоянии срастаться заново, некоторые куски так и висели, словно отодранный скотч или срезанная кожура, лентами ещё, наверное, чувствующей что-то кожи.
– Ты! Ты будешь лучшей версией меня! Ты станешь новым мной! Ты моё искупление! Ты благословенный на жизнь самой вселенной, самим естеством существования и бытия! Законы мироздания позволили тебе явиться на свет и искупить мой грех! Ты – не запятнанный, не испытавший вкуса порока! Спасёшь меня – нежизнеспособного, того кому не хватило воли ни принять себя ни сохранить себя таким коим был.
Я – тот, кто в былые времена бы умер ещё младенцем, из-за слабости иммунитета, или ребёнком заплутал в лесу и сдался дикому зверю на съедение от того, что не хотел его убивать, ради своей защиты. Я – тот, кого подростки должны были забить в переулке ногами, забавляясь и услаждая своё глупое желание влияния и силы, но мне повезло дожить до сознательного возраста. Мне никто не перечил, меня все любили и уважали, мне так повезло, что я прожил счастливую жизнь! Но от того я так и не научился бороться, и не умер.
Меня не должно было быть!
Но ты другой! Я взрастил тебя, исправив все ошибки, кои видел и кои мог исправить, я не мог изменить только твои базовые черты, что передались, как наследство предков. Прошу тебя, моё милое, ласковое искупление! Мой сладкий кусочек счастья, очищенный от всех своих грехов, омытый святой водой, омытый моей кровью, ты больше не жертва грязи и порока. Ты неспособный найти грань, по тому и не подходи к ней близко, не ищи её. По сему завещаю тебе: убей меня и проснись.
Он кончил монолог, и я не мог найти слов, чтобы описать своё состояние. Его уже трясло и белые пряди, упавшие на лицо под дуновением восточного ветра, как я заметил совсем потускнели, а тело наоборот словно таяло сладкой ватой в воздухе и сияло, сияло тем сильнее, чем я свыкался с мыслью, что мы с этим парнем один человек.
– Почему ты думаешь, что я способен измениться? Теперь, когда я помню всё, что с тобой было… я стал тобой.
– В нас всё-таки есть пара отличий… для тебя всё это произошло со стороны, если ты в фильме увидел бы, как тебя убили… стал бы ты от этого мёртвым?
– Нет.
– Именно, в том и суть.
Я помолчал и с тяжкой скорбью взглянул на небо. «Такое чистое».
«Такое светлое, что дарит надежду, которую я бы с радостью принял в свои руки и вложил в… в его сердце… теперь уже, кажется, моё сердце».
– Поторопись и убей меня. Как последнюю преграду, последний порок, что хранит твоя душа. Сотри меня как ошибку, так словно меня никогда не было. Позволь моему истерзанному, расколотому кубу исчезнуть от твоей руки. Тебя «там» заждались.
Страж подал мне своё копьё и с робкими слезами я принял его. Если это то, что хочет Хито… я, то нужно выполнить. Но я так не хочу возвращаться в реальность… вот же… «первый», а я и не понял сначала, и правда ребёнком был, спутал, не разобрал…
– Я не хочу… почему бы мне не остаться здесь? С этим Нием – указал я на Стража – с этим… тобой… которого… больше не будет… – слёзы уже сами пустились по щекам и Х… я, и так уже похожий на облако, стал ещё более неразборчивым в моих глазах.
– Прошу. Я должен был умереть давным-давно.
– Я понял, прости. – собравшись, молча, не глядя, я пронзил его себя прямо в живот и после поднял взгляд. Я улыбался. Улыбался так естественно и живо. Так светло и милосердно, как он, наверное, и хотел прожить эту жизнь, уподобленный ангелу, но неспособный им быть. Наверное, ему стоило жить отшельником, прорицателем, монахом; но в мире, где только богатые и известные почитаются… нет, не так. В мире, в котором ты незаметно пропитываешься чувством, что должен чего-то достичь, человеку, что просто хочет быть хорошим, не хочет добиваться, но не осознаёт, что пытается добиться. Он лишний сломанный, нежизнеспособный, которому все помогали жить… а ему давным-давно пора было умереть. Он не смог даже смириться с жизнью изгоя. Такой слабый и одновременно сильный человек. Слабый в делах для себя и сильный в делах для других.
Самое печальное, что неправильный не весь этот мир, а один маленький я, по которому я теперь лью отчаянно слёзы. Возможно теперь я наконец-то испытал то страдание, которое должно принести мне силу и счастье.
Страж успокаивать меня не стал, он скорбел, смотря на место, где исчез былой я.
Мы провели так какое-то время в молчании, а когда моя боль по ушла, я подошёл, ведомый интуицией, к арке и посмотрел в небо. И предо мной явились зеркало и ключ. Я видел в нём обычного себя, похожего на того, что смотрел на меня из озера в оазисе пустыни. Тёмные скрывающие лоб волосы, простецкая рубашка, немного напуганные глаза и изогнутые к верху брови. Я всё такой же. Я оглянул свои чистые руки и с теплом и трепетом в душе принял себя и свой куб, на котором не было ни царапины, смирился с этим собой и взял ключ.
