И Родзянко вскоре окончил разговор. С горьким осадком. Куда испарились те горы, которыми он так легко двигал недавно? (Он даже хотел бы сейчас нового великого сотрясения.)
Что ему теперь доставалось? Конечно, не прекращался поток приветственных телеграмм со всей России (уже пришло их 14 тысяч, подсчитано, – но он уже успевал их все прочитывать и даже все предыдущие прочёл). Даже от Художественного театра – лестно восторженная. Более значительным приходилось и отвечать. К Родзянко же тянулись и разные надежды, просьбы: просили его, например, отменить смертную казнь также и по воинским преступлениям. То делегация петроградских коммерческих банков подносила Председателю чек на миллион долларов – на нужды революции, по его усмотрению. Конечно, деньги были, средства были, оставалась у Председателя немалая сила, – но как её применить? Таяли ряды сподвижников и помощников.
Ещё стали – приезжать делегации с фронта. Вначале очень интересные, теперь они уже становились, пожалуй, и утомительны. Уже не мог их всех принять Председатель, поручал близким членам Думы – Шидловскому, Мансыреву. Но нельзя было те делегации и упустить: в залах Таврического их перехватывали агенты Совета рабочих депутатов и тянули к себе, обрабатывать по-своему.
Как раз и сегодня, не успел Родзянко вернуться из Главного Штаба, ему доложили, что приехала с фронта делегация моторно-понтонного батальона. Техническая часть, им нужно внимание, вышел сам. Прапорщик, унтер поляк, да тройка солдат, один говорливый ефрейтор, он и говорит за всех: посланы для выражения наших глубоких чувств Временному Правительству! (Все так понимали, что Временное правительство – это Таврический дворец.) Но, приехав в Петроград, слышим тут призывы к заключению преждевременного мира, к сдаче на милость Германии.
Ах, молодцы, вот тебе и моторно-понтонный.
– Да, вот такую мерзость изрекают некоторые…
Слышим призывы к неповиновению Временному Правительству? Какие-то самостоятельные выступления Совета рабочих депутатов? Это приближает Петроград к состоянию анархии. Мы – полностью поддерживаем Временное Правительство до победоносного конца!
– Молодцы, ребята, так и надо! Прошу вас и дальше быть верными Временному правительству.
Безкорыстно, безо всякой задней мысли и колебания, щедро подкреплял Родзянко Временное правительство – увы, не получая от него взаимности.
А дальше на сегодня назначено было – совещание членов Думы. Это, пожалуй, было главное в деятельности Председателя: вопреки выветривающим революционным процессам, расползанию, растерянности – любой ценою стягивать, сохранять остатки Государственной Думы. Невозможно было, увы, собрать ни одного пленарного заседания, – но собирать столько членов, сколько возможно (иногда и сам звонил отдельным, уговаривая не неглижировать). И сами заседания делать сколь возможно интересными и важными.
Не удавалось уговорить никого из министров прийти сделать хоть коротенькое сообщение – и так хоть на четверть часа создать впечатление прежней Государственной Думы! Но сегодня очень повезло: Родзянко уговорил двух полуминистров – государственного контролёра Годнева и воротившегося из Финляндии, уже не «министра по делам Финляндии», такой должности не будет, но своего исконного блестящего Родичева.
И в библиотеке, соберя около тридцати депутатов, Родзянко сдержанно сиял от удачи заседания.
Как в былое время, всё тот же нудноватый Годнев, методическим голосом и не опасаясь утечки времени, излагал меры и меры контроля, приводил цифры. Совсем как отчёт в парламенте.
И как в былое время, всё тот же Родичев, который никогда не готовился к речам и никогда же не мог говорить сдержанно, снова со своим остростёклым задором и с риторическими фейерверками, не стесняясь малочисленностью аудитории, волновал членов Думы большими успехами политики нового правительства в Финляндии: русский народ заглаживает свою вину перед финским, и от финских деятелей получены заверения, что если в будущем эта политика не испортится, то мы будем прощены.
Наконец, завершая торжественно-официальную часть, и сам Родзянко мог же доложить – и доложил: о взаимоотношении Временного Комитета Государственной Думы и Временного правительства. Что (глотая обиды и острые углы) между ними полная солидарность. (А иначе и странно бы, почему Председатель не осадит их.) Временное правительство со своей стороны отдаёт себе полный отчёт, что до созыва Учредительного Собрания – выразительницей мнения всей страны является Дума. Вот они, собравшиеся тут.
Отчасти и Родзянко сам уже перенёсся сердцем от своей любимой, но ослабевшей Думы – ко временам Учредительного Собрания.
В перерыве министры ушли, без них депутаты занялись самими собой. Депутаты, вернувшиеся с Северного фронта, ярко, интересно делились впечатлениями от фронтовой поездки. Вся армия настроена бодро, все воины сознают необходимость дальнейшей упорной борьбы с врагом. Видели «настоящие революционные полки с полнейшей дисциплиной». Все понимают, что надо её соблюдать не за страх, а за совесть, и надо победить. Каждый депутат произнёс едва не по полусотне речей. Недоразумения если где и случались – то лишь относительно отдельных лиц командного состава.
– А как стоит в войсках авторитет Государственной Думы? – спрашивал Родзянко.
– Очень высоко! Невероятные овации, царский приём, да царя так не встречали: носят на руках, склоняют знамёна, целуют руки. И все кричат: «Ура Родзянко!»
Естественно, и должно быть так. Перешли далее. Два депутата, ездивших в Ревель, вынесли также и о флоте самое отрадное впечатление. Встречены были везде с триумфом. Удалось предотвратить эксцессы против офицеров. Матросы просто поражают своим сознательным отношением к делу.
– А как авторитет Государственной Думы?
– Очень велик!
Теперь предстоял разбор весьма огорчительного, волнующего, но и интересного пункта: революционным разбором бумаг в министерстве внутренних дел установлено, что несколько правых членов Думы, а именно Замысловский, Марков, Крупенский и Пуришкевич, получали деньги из секретного фонда! Так – как отнесутся к этому члены Думы? Какие нам принять очистительные меры?
Случай был – исключительно скандальный, на прежнем бы полном заседании всей Думы это был бы взрыв, вскочили бы, стучали пюпитрами, кричали. Теперь – исчезла та страсть и многолюдность, и не прозвучало ропота, но все переглянулись, содвинулись. Прежде – громогласно бы поносили виновных и исключили бы тут же, – но что предпринять теперь?
Марков, когда-то тяжело оскорбивший Председателя словом «болван», и не мог оказаться никем другим, как таким чёрным негодяем. В пару к нему и Замысловский. О Крупенском – ещё осенью узнали, как он выдал Штюрмеру тайны Прогрессивного блока. Но – Пуришкевич?! – вот за кого было обидно Председателю. Ведь прошлой осенью Пуришкевич из черносотенца – да стал революционером! Да какие ниспровергающие речи произносил в Думе – и получал аплодисменты левых, остро-горькую популярность. И собственной рукой убил Распутина! И всё-таки – всё равно?.. Конфуз, скандал. Родзянко очень хотелось, чтобы Пуришкевич оправдался. Но он, как всегда, был – в разъезде, в санитарном поезде, где он? Раздавал листовки на Северном фронте, слал оттуда телеграммы Гучкову. На заседаниях Думы не появлялся.
Обсудили так и этак – и постановили: всем означенным депутатам в трёхдневный срок представить удовлетворительные объяснения, а иначе будут лишены депутатских полномочий!
Но угроза эта, когда-то страшная, равносильная общественному уничтожению человека, сейчас совсем не звучала грозно. Ни даже серьёзно: четыреста человек и так разъехались сами, и не лишённые полномочий, хотя Михаил Владимирович строго-настрого отказал всем в отпусках.
Затем занялось совещание новыми назначениями: каким депутатам ещё поехать на какой фронт. Одни отнекивались домашними обстоятельствами, другие уже с ног валились от речей произнесенных, – а иные были свежи и рьяно готовы ехать дальше.
Назначили человек двенадцать по всем фронтам.
И тут впопыхах прибежали к Родзянко от князя Мансырева, что надо ему идти в Екатерининский зал, подбодряющая весть: 1-й пулемётный полк, простоявший в Народном доме две недели, совсем его перегадивший, теперь надумал и согласился уходить к себе в Ораниенбаум, вот пришёл прощаться. То ли окончив совещание, то ли прервав его, Родзянко поспешил по коридору.
Но что это? Уже из коридора нельзя было выйти, так густо теснилась тут безпорядочная толпа. А спереди ощущалась предельная полнота всего огромного зала, а сверху, со ступенек, раздавался голос Мансырева, он держал подбодрительную речь к войскам: к упорной борьбе против жестокого германца!
Что за чудо? что за сон? Откуда это наполнение густое в опустевшем Таврическом? Как будто воротились счастливые могучие дни революции! А он, хозяин дворца, и не знал, что всё это здесь собралось!
