Когда повар с помощником входили менять, он умолкал.
Депутаты были огорчены упрёками, если не обижены: ведь это всё делают не они!
После вознесенья речей, да видя их рядом, таких обиходливых, разумных, симпатичных, – и правда удивишься, как мы сами бываем не похожи на наши дела.
– Ну как же, господа, а разве вы сами, вот этим приездом, не подрываете офицеров?
Добрейший полнолицый Игорь Платонович, ещё расплывшийся в теплоте обеда, изумился:
– Мы-ы? Но мы говорим только в укрепление!
– Нет, господа. Уже то, что говорили вы, а не мы, что была форма сборища, а не военного строя, – эге, думает солдат, значит есть многое такое, чего наши офицеры не знают или сказать не хотят. Уже то подрывает нас, что вы должны их уговаривать в нашу пользу.
– Господа! – перехватил сообразительный Гронский, поправляя салфетку на груди. – Положение неприятное, конечно, но оно сложилось от неизбежного революционного хаоса, от разнодействующих инстанций. Надо перетерпеть и перестоять этот короткий момент, – а уже дальше, уже вот начались все усилия к укреплению офицерства. Но и многое будет зависеть от вашего, офицерского такта. Вот – комитеты…
– Какой-то шестилапый зверь, – перебил полковник. – Как он будет в пехотном строю равняться?
– Но комитеты уже созданы, этого не повернуть. Пусть это зло – а в каком-то смысле может быть и добро? Они есть – так найдите к ним наилучшую линию. Если офицерский элемент стал бы умело направлять комитеты, то было бы отрегулировано безформенное солдатское движение.
И ведь он искренно говорил, счастливый дар! Вот так они и в Думе говорят? – слышат ли сами себя? И сегодняшних своих крестьянских слушателей как они представляют? Или в тамбовском, тверском имении лишь неделю в год?
Военные стояли наотрез: нет, армия этого не переварит! Комитеты – это конец армии, вот же читаем, какие у них права. Они уже кое-где лезут мешаться и в боевую деятельность. Сотрудничать с ними – исключено. Если уж упущено их разогнать – то надо их только обуздывать и не давать расти.
– Напрасно, о, напрасно, господа! – затронутый за важное, заволновался Гронский и успевал всех собеседников охватить уверенным взглядом. – Из-за того, что политическая борьба в армии вообще нелепость, – нельзя офицерам сейчас от неё отказываться. Она уже всё равно началась – так надо войти в неё и спасти армию. Огонь, зажжённый декабристами, разве когда-нибудь погасал в офицерстве?!
Нет, глаза таки его присверкивали по-якобински, это не почудилось. Ни к ладу, ни к ляду не приходились декабристы к сегодняшней обстановке.
– Надо смело вступать в комитеты, – не сдавался Гронский, – и направить их. Офицерство должно вступить в союз с лучшей частью солдатской массы!
Зоркий полковник налетел через стол со встречным:
– А вы – знаете эту лучшую часть? Где комитеты создались – кто в них? Фельдшеры, ветеринары да писари! – вот кого солдаты выбирают. В лучшем случае – прапорщики запаса да врачи, окопная интеллигенция. Они-то солдат и будоражат. И вот им мы должны уступить власть? А где комитеты уже ввелись – есть ли успокоение? Да никакого, только хуже.
– Но может быть, – мягкие ладони сжимал в примирение спорящих доброжелательный тамбовский помещик, – тогда помогут делу отдельные офицерские комитеты?
– А чем может заниматься отдельный офицерский комитет? Если солдатской массой будет заведовать солдатский комитет, а боевая и строевая жизнь ещё пока у командования, – что остаётся офицерскому? Разбирать внутренние офицерские дрязги?
– Но что же иное? Но что же тогда? – покидая тарелку, вилку, нож, всем откидом в стульную спинку выразил разочарование Гронский. – Если вы вообще не берётесь сотрудничать с комитетами, то что же можно делать?
Савицкий подлокотил голову, тёр по темени:
– Эх, господа. А неужели вы не могли спросить армию, прежде чем совершать революцию? Как же штатские люди могли не посчитаться с нами?
– Так вышло само, господин генерал. Не поверите: мы проснулись – и не узнали Петрограда.
Начальник штаба пересек режущими глазами:
– А зачем вообще был нужен переворот? Что особенно плохого было раньше?
Это прозвучало как бы неприлично. Демидов вежливо промолчал. Гронский тоже сперва. Но пауза затянулась, и он сказал тихо, глядя в тарелку:
– Господа, к старому возврата всё равно нет. Хорошо или дурно – надо примириться.
– Хорошо, а вот пишут: в Петрограде в руках Совета рабочих депутатов – тысяча двести пулемётов. Значит – нам, на фронте, пулемётов не дождаться? И почему в руках Совета рабочих?
Да видите, объясняли гости, запасных пулемётных полков, как вы знаете, во всей армии всего два, и оба перешли на сторону революции. И для её поддержки оба желают сохранить свои боевые силы в Петрограде.
– Желают! А что же правительство?
Правительство? Правительство… Депутаты переглянулись, Гронский профортепьянил пальцами по скатерти и улыбнулся с тонкой остротóю:
– Между нами, господа, Временное правительство – как хороши, как свежи были розы…
И – замерли те расплывшиеся, миражные контуры.
– А Государственная Дума?!
А Государственная Дума? Да вот, все мы в разъездах…
Но кажется, депутаты не слишком были отяжелены злоповоротом событий: кажется, они уже понимали, что стольких сразу неприятностей не перенести, если не относиться к ним легче. Не посидеть, не посмаковать старого винца.
Савицкий сердито выдул сквозь усы:
– И вы думаете, в таком настроении можно наступать? Значит, кампании 17-го года нам уже и не взять.
Да что вы? Да что вы?! – огорчились депутаты. – А в Петрограде, наоборот, самые лучшие надежды!..
– А почему, вы думаете, солдаты так рады перевороту? Надеются: новое правительство быстро кончит войну – и по домам.
Да откуда ж это взяли? – изумлялись депутаты. – Да кто ж такое обещал? Это поразительно!
– А зачем же иначе переворот? Этого вы солдату не объясните. Если продолжать войну – зачем переворот? Всё, что солдат мог, – он давал Его Императорскому Величеству и без переворота.
Депутаты подавлены были выставленной им безнадёжностью.
– Так это всё потому, господа, – разводя, растопорщивая все десять острых пальцев, жаловался Гронский, – это всё потому… Не в революции беда, а в том, что у русского солдата нет сознания родины. Если б они любили родину – они не поняли бы событий так извращённо.
– Нет, – возразил коллеге Демидов. – Родину, Русь – они понимают. Или, во всяком случае, понимали раньше. Ведь спасали ж её от татар, от поляков – сами, никакой интеллигенции ещё не было.
– Вы, господа, в своих речах как-то странно сочетаете: «за родину» и «за революцию». А вы, Павел Павлович, революцию даже выставляли вместо родины. Да как вы можете их ставить рядом? Родина – это святыня и наша вечность. Революция – временная острая болезнь, умопомешательство, она не может даже года продержаться, – как вы можете их сопоставить?
Добрый Игорь Платонович, уже подхмелевший, кивал, кивал, согласительно. Да он, душка, так всё и думал, как они? Это он по должности депутата?.. Ему, может, и самому жалко прошлого быта, своего где-нибудь запущенного поместья и соловья на сиреневом кусте?
Чего-то нет, чего-то жаль,
Куда-то сердце мчится вдаль…
(по социалистическим газетам, 11–14 марта)
КАЮЩИЕСЯ ДВОРЯНЕ. 10 марта на заседании совета объединённых дворянских обществ 22 губерний единогласно принята резолюция: «совершился великий переворот… В эти трудные и великие для России дни все русские люди, отложив всякие разногласия, должны сплотиться вокруг Временного правительства как единой ныне законной власти. …призываем всё русское дворянство признать эту власть и содействовать ей… Пусть же дворянство, положив упование на милость Божию, своим безкорыстным трудом…»
…Без бояр, без дворян оказался наш царь,
Кто поддержит тебя, сиротина?
Кто опорой тебе будет в новой судьбе?
Кто заменит тебе дворянина?..
…Он разрушит вконец твой роскошный дворец
И оставит лишь пепел от трона,
И отнимет в бою он порфиру твою,
И порежет её на знамёна.
ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА РАБОЧЕГО КЛАССА… Соглашение о введении 8-часового рабочего дня. То, о чём товарищи рабочие мечтали, на что готовились отдать многие годы упорной борьбы, – достигнуто одним нажимом революционной воли, одним ударом революционного меча. Как бы мог рабочий участвовать в политической жизни, если б ему пришлось отдать всё своё время станку? Теперь – распространить победу петроградских рабочих на всю Россию.
…приспешники и рыцари старого бюрократического насилия могут оказаться между гражданами обновлённой России… Наши пожелания о немедленном отправлении всех этих холопов и кровопийц на позиции…
…В оперном зале Народного дома, где когда-то распевал для буржуазии свои песни Шаляпин, теперь заседают пулемётчики. С эстрады – речь: «Какой нам нужен командир полка?» Он должен любить свободу и выражать наши желания… Пулемётчик сам кузнец своего счастья.
