этот мир, после меня останется мой фонд: использованный с умом капитал принесет проценты и будет продолжать свое существование в течение многих лет. Возглавила фонд Майлен Кусанович, хотя должность эта предназначена для тебя, Камило. Правильно распоряжаясь деньгами, ты бы принес много пользы, но у тебя нет качеств, необходимых, чтобы руководить фондом, ты слишком легкомыслен. Ты уверен, что все необходимое человеку дает Бог, но когда дело касается денег, Он не слишком старается. Выбрать бедность, как это сделал ты, похвальное решение, но если ты хочешь помогать другим, действовать надо разумно и осторожно. И все же не стоит забегать вперед, иначе я запутаюсь. В нашу жизнь Майлен войдет лишь через несколько лет, в этой части моего рассказа она девчонка на три года младше тебя, но куда рассудительнее и взрослее.
Ты учился в колледже Сан-Игнасио, где, как считалось, святые отцы защищали тебя от тебя самого. Как ты ухитрялся каждый раз убегать так, чтобы тебя не поймали? Ты с детства испытывал мое терпение своими выходками, а Этельвина была твоей сообщницей и прикрывала тебе спину. Я отправила тебя в интернат, потому что мне не хватало сил за тобой следить, а не потому, что хотела от тебя отделаться, в чем ты меня не раз упрекал. Похоже, ты забыл о своих шалостях, Камило. Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, стал тот случай, когда вы с другом пытались ограбить дом, думая, что в нем никто не живет, а навстречу вышла женщина с дробовиком и чуть не снесла вам головы. Как, по-твоему, я должна была поступить? Разумеется, мне оставалось одно: отправить тебя в католический интернат. Телесные наказания к тому времени уже не применялись, а жаль, потому что пара шлепков по заднице пошли бы тебе на пользу.
Но вернемся к Харальду Фиске. Кто бы мог подумать, что этот скандинав станет моим мужем! Я часто говорю, что он мой единственный муж, забывая, что в юности была замужем за Фабианом Шмидт-Энглером. Ветеринар не оставил в моей жизни никаких следов, я даже не помню, спала ли с ним когда-нибудь, — можешь себе представить, до чего избирательна память. Когда-то я вела счет мимолетным и тайным любовным связям, записывала имена, даты, обстоятельства встреч и даже ставила своим любовникам оценку за усердие от одного до десяти, но со временем забросила это занятие, это был жалкий список, занимавший всего две страницы в блокноте.
Довольно долго мы с Харальдом встречались несколько раз в неделю как добрые друзья, вместе ездили на юг и развлекались на уличных демонстрациях, но Этельви-на вбила мне в голову мысль, что он в меня влюблен.
— Как тебе такое пришло на ум, он же намного моложе меня. И никогда не намекал ни на что подобное.
— Значит, стесняется, — настаивала Этельвина.
— Он не стесняется, просто он норвежец. В его стране не страдают от бурных страстей, как в твоих мыльных операх.
— Может, вам спросить его прямо, сеньора? Мы избавимся от сомнений, и все сразу станет понятно.
— Какое это имеет отношение к тебе, Этельвина?
— Как какое? Я тоже живу в этом доме. Имею право знать ваши планы.
— У меня нет никаких планов.
— Возможно, они есть у сеньора Харальда…
Я всерьез задумалась и начала наблюдать за Харальдом, стараясь подметить в нем какие-либо явные признаки влюбленности. Кто ищет, тот всегда найдет. Мне казалось, что он пользуется любым предлогом, чтобы ко мне прикоснуться, смотрит на меня как щенок, ждущий ласки, — одним словом, спокойствие мое испарилось. Вскоре после этого разговора мы сидели в одной из этих рыбных лавок на берегу, о которых я тебе уже писала, нам подали запеченного горбыля и бутылку белого вина, а я чувствовала, что больше не в силах мириться с неопределенностью.
— Скажи, Харальд, каковы твои намерения в отношении меня?
— А что? — растерялся он.
— А то, что мне шестьдесят шесть, и я думаю о своей старости. Кроме того, этим очень интересуется Этельвина.
— Передай Этельвине, что я жду, когда ты попросишь моей руки, — подмигнул он.
— Харальд Фиске, желаешь ли ты взять в жены Вио-лету дель Валье? — спросила я.
— Смотря на каких условиях. Обещает ли эта женщина уважать меня, слушаться и заботиться обо мне до конца моих дней?
— Заботиться точно будет.
Мы выпили за себя и за Этельвину, довольные тем, что будущее открылось перед нами во всем своем многообразии возможностей. На обратном пути в машине он взял меня за руку и всю дорогу вполголоса напевал, в то время как я с ужасом представляла себе момент, когда придется снять перед ним одежду. Я не ходила в тренажерный зал, мышцы на руках обвисли, живот выпирал, а грудь болталась до колен. Однако этот момент наступил не так скоро, как я предполагала, потому что дома меня ждали ужасные новости.
Мы застали ректора колледжа Сан-Игнасио, который утешал рыдающую навзрыд Этельвину: свет ее очей арестовали. Ректор и раньше обвинял тебя в диких выходках; как-то он грозил отчислить тебя за то, что ты нагадил на талисман школы — черепаху, в другой раз ты забрался, как паук, на фасад Центрального банка, повис на флагштоке, и пожарным пришлось тебя снимать. Однако на этот раз случилось что-то гораздо более серьезное.
— Камило в очередной раз сбежал из школы, и патруль задержал его, когда он малевал на стене лозунги против диктатуры. С ним были еще два мальчика, но они не из нашей школы. Мальчики убежали, а вашего внука поймали с баллончиком в руке. Мы предприняли кое-какие шаги, чтобы выяснить, куда его увезли, сеньора Виолета, и скоро что-нибудь узнаем, — сказал мне ректор.
Честно говоря, я чуть с ума не сошла. Методы полиции были хорошо известны, и тот факт, что мой внук — несовершеннолетний, вряд ли был для них смягчающим обстоятельством. В одно мгновение в моей голове промелькнули ужасные истории, которые я слышала в своем фонде, а заодно и трупы в пещере под Науэлем. За несколько часов тебя могли растерзать на куски.
Никогда не прощу тебе эту глупость, Камило. Ты, чертов мальчишка, чуть меня не угробил; до сих пор злюсь, когда вспоминаю. Это был совершенно безответственный поступок, ты знал, как действуют репрессии, но рассчитывал, что очередная выходка сойдет тебе с рук и ты не будешь расплачиваться за последствия. Свои граффити ты намалевал черной краской на мраморном основании Памятника спасителям отечества, чудовищного сооружения в духе Третьего рейха с вечным огнем, чей дым омрачал небо над столицей. Хотелось бы думать, что
