Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 11-13

{12145}

Войницкий. Могу ли я смотреть на вас иначе если я люблю вас? Вы мое счастье, жизнь, моя молодость!.. Я знаю, шансы мои на взаимность равны нолю, но мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас, слышать ваш голос... Те же и Серебряков. Серебряков (в окне). Леночка, где ты? Елена Андреевна. Здесь. Серебряков. Иди посиди с нами, милая... (Скрывается.) Елена Андреевна идет к дому. Войницкий (идя за нею). Позвольте мне говорить о своей любви, не гоните меня прочь, и это одно будет для меня величайшим счастьем. 3анавес

{12146}

Столовая в доме Серебрякова. Буфет, посреди комнаты обеденный стол. Второй час ночи. Слышно, как в саду стучит сторож. I Серебряков (сидит в кресле перед открытым окном и дремлет) и Елена Андреевна (сидит около него и тоже дремлет). Серебряков (очнувшись). Кто здесь? Соня, ты? Елена Андреевна. Это я... Серебряков. Ты, Леночка... Невыносимая боль! Елена Андреевна. У тебя плэд упал на пол... (Кутает ему ноги.) Я, Александр, затворю окно. Серебряков. Нет, мне душно... Я сейчас задремал, и мне снилось, будто у меня левая нога чужая... Проснулся от мучительной боли. Нет, это не подагра, скорей ревматизм. Который теперь час? Елена Андреевна. Двадцать минут второго. Пауза. Серебряков. Утром поищи в библиотеке Батюшкова. Кажется, он есть у нас. Елена Андреевна. А? Серебряков. Поищи утром Батюшкова. Помнится, он был у нас. Но отчего мне так тяжело дышать? Елена Андреевна. Ты устал. Вторую ночь не спишь. Серебряков. Говорят, у Тургенева от подагры сделалась грудная жаба. Боюсь, как бы у меня не было. Проклятая, отвратительная старость. Черт бы ее побрал.

{12147}

Когда я постарел, я стал себе противен. Да и вам всем, должно быть, противно на меня смотреть. Елена Андреевна. Ты говоришь о своей старости таким тоном, как будто все мы виноваты, что ты стар. Серебряков. Тебе же первой я противен. Елена Андреевна. Скучно! (Отходит и садится поодаль.) Серебряков. Конечно, ты права. Я не глуп и понимаю. Ты молода, здорова, красива, жить хочешь, а я старик, почти труп. Что ж? Разве я не понимаю? И, конечно, глупо, что я до сих пор жив. Но погодите, скоро я освобожу вас всех. Недолго мне еще придется тянуть. Елена Андреевна. Саша, я изнемогаю. Если за бессонные ночи я заслуживаю награды, то об одном только прошу: молчи! Бога ради, молчи. Больше мне ничего не нужно. Серебряков. Выходит так, что благодаря мне все изнемогли, скучают, губят свою молодость, один только я наслаждаюсь жизнью и доволен. Ну да, конечно! Елена Андреевна. Замолчи! Ты меня замучил! Серебряков. Я всех замучил. Конечно! Елена Андреевна (плача). Невыносимо! Скажи, чего ты хочешь от меня? Серебряков. Ничего. Елена Андреевна. Ну, так замолчи; я прошу. Серебряков. Странное дело, заговорит Жорж или эта старая идиотка Марья Васильевна - и ничего, все слушают, но скажи я хоть одно слово, как все начинают чувствовать себя несчастными. Даже голос мой противен. Ну, допустим, я противен, я эгоист, я деспот, но неужели я даже в старости не имею некоторого права на эгоизм? Неужели я не заслужил? Жизнь моя была тяжела. Я и Иван Иваныч в одно время были студентами. Спроси его. Он кутил, ездил к цыганкам, был моим благодетелем, а я в это время жил в дешевом, грязном номере, работал день и ночь, как вол, голодал и томился, что живу на чужой счет. Потом был я в Гейдельберге и не видел Гейдельберга; был в Париже и не видел Парижа:

{12148}

все время сидел в четырех стенах u работал. А получив кафедру, я всю свою жизнь служил науке, как говорится, верой и правдой и теперь служу. Неужели же, я спрашиваю, за все это я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей? Елена Андреевна. Никто не оспаривает у тебя этого права. Окно хлопает от ветра. Ветер поднялся, я закрою окно. (Закрывает.) Сейчас будет дождь. Никто у тебя твоих прав не оспаривает. Пауза. Сторож в саду стучит и поет песню. Серебряков. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным товарищам и вдруг ни с того ни с сего очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут пошлых людей, слушать ничтожные разговоры. Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут точно в ссылке. Каждую минуту тосковать по прошлом, следить за успехами других, бояться смерти... не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне моей старости! Елена Андреевна. Погоди, имей терпенье: через пять-шесть лет и я буду стара. Входит Соня. II Те же и Соня. Соня. Не знаю, отчего это так долго доктора нет. Я сказала Степану, что если он не застанет земского врача, то чтоб поехал к Лешему. Серебряков. На что мне твой Леший? Он столько же понимает в медицине, как я в астрономии. Соня. Не выписывать же сюда для твоей подагры целый медицинский факультет. Серебряков. Я с этим юродивым и разговаривать не стану. Соня. Это как угодно. (Садится.) Мне все равно. Серебряков. Который теперь час? Елена Андреевна. Второй.

{12149}

Серебряков. Душно... Соня, дай мне со стола капли! Соня. Сейчас. (Подает капли.) Серебряков (раздражении). Ах, да не эти! Ни о чем нельзя попросить! Соня. Пожалуйста, не капризничай! Может быть, это некоторым и нравится, но меня избавь, сделай милость. Я этого не люблю. Серебряков. У этой девочки невозможный характер. Что же ты сердишься? Соня. И почему ты говоришь таким несчастным тоном? Пожалуй, кто-нибудь подумает, что ты в самом деле несчастлив. А на земле мало таких счастливых, как ты. Серебряков. Да, конечно! Я очень, очень счастлив! Соня. Разумеется, счастлив... А если подагра, то ведь ты знаешь отлично, что к утру припадок кончится. Что же тут стонать? Экая важность! Входит Войницкий в халате и со свечой. III Те же и Войницкий. Войницкий. На дворе гроза собирается... Молния. Вона как! Hйlиne и Соня, идите спать, я пришел вас сменить. Серебряков (испуганно). Нет, нет, не оставляйте меня с ним! нет! Он меня заговорит! Войницкий. Но надо же дать им покой! Они уж другую ночь не спят. Серебряков. Пусть идут спать, но и ты уходи. Благодарю. Умоляю тебя. Во имя нашей прежней дружбы, не протестуй. После поговорим. Войницкий. Прежней нашей дружбы... Это, признаюсь, для меня новость. Елена Андреевна. Замолчите, Жорж. Серебряков. Дорогая моя, не оставляй меня с ним! Он меня заговорит.

{12150}

Войницкий. Это становится даже смешно. Голос Хрущова за сценой: "Они в столовой? Здесь? Пожалуйста, велите убрать мою лошадь!" Вот доктор приехал. Входит Хрущов. IV Те же, Хрущов. Хрущов. Какова погодка-то? За мной гнался дождь, и я едва ушел от него. Здравствуйте. (Здоровается.) Серебряков. Извините, вас побеспокоили. Я этого вовсе не хотел. Хрущов. Полноте, что за важность! Но что это вы вздумали, Александр Владимирович? Как вам не стыдно хворать? Э, нехорошо! Что с вами? Серебряков. Отчего это доктора обыкновенно говорят с больными снисходительным тоном? Хрущов (смеется). А вы не будьте наблюдательны. (Нежно.) Пойдемте в постель. Здесь вам неудобно. В постели и теплей и покойней. Пойдемте... Там я вас выслушаю и... и все будет прекрасно. Елена Андреевна. Слушайся, Саша, иди. Хрущов. Если вам больно ходить, то мы снесем вас в кресле. Серебряков. Ничего, я могу... я пойду... (Поднимается.) Только напрасно вас побеспокоили. Хрущов и Соня ведут его под руки. К тому же я не очень-то верю... в аптеку. Что вы меня ведете? Я и сам могу. (Уходит с Хрущовым и Соней.) V Елена Андреевна и Войницкий. Елена Андреевна. Я замучилась с ним. Едва на ногах стою. Войницкий. Вы с ним, а я с самим собою. Вот уж третью ночь не сплю.

{12151}

Елена Андреевна. Неблагополучно в этом доме. Ваша мать ненавидит все, кроме своих брошюр и профессора; профессор раздражен, мне не верит, вас боится; Соня злится на отца и не говорит со мною; вы ненавидите мужа и открыто презираете свою мать; я нудная, тоже раздражена и сегодня раз двадцать принималась плакать. Одним словом, война всех против всех. Спрашивается, какой смысл в этой войне, к чему она? Войницкий. Оставим философию! Елена Андреевна. Неблагополучно в этом доме. Вы, Жорж, образованны и умны и, кажется, должны понимать, что мир погибает не от разбойников и не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг, которых не видят люди, называющие наш дом гнездом интеллигенции. Помогите же мне мирить всех! Одна я не в силах. Войницкий. Сначала помирите меня с самим собой! Дорогая моя... (Припадает к ее руке.) Елена Андреевна. Оставьте! (Отнимает руку.) Уходите! Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и любовь: куда мне их девать, что мне из них делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну... Елена Андреевна. Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам. (Хочет идти.) Спокойной ночи! Войницкий (загораживая ей дорогу). И если б вы знали, как я страдаю от мысли, что рядом со мною в этом же доме гибнет другая жизнь - ваша! Чего вы ждете? Какая проклятая философия мешает вам? Поймите же, что высшая нравственность заключается не в том, что вы на свою молодость надели колодки и стараетесь заглушить в себе жажду жизни... Елена Андреевна (пристально смотрит на него). Жорж, вы пьяны!