как тяжело приходится родителям. Не одна я питаю ненависть к больницам. Не у меня одной с ними связаны страшные воспоминания. Поэтому я, как могу, стараюсь не быть для них обузой.
С приходом настоящей весны наш чат на троих постепенно оживает, и, как бы шаблонно это ни звучало, вместе с природой оживаю и я. Я не знаю, что меня ждет дальше, но чувствую, что пока у меня прорезывался голос, все эти месяцы я возрождалась из пепла. Прямо как феникс.
Единственное, от чего мне становится по-подростковому грустно, – это дурацкая фотосессия для выпускного альбома. И хорошо, что доктор наотрез отказывается выпускать меня до выписки, я не могу представить себя в коллективе, да еще очень похоже на то, что мне потом на всех фото выколют глаза. Девочки каждый день убеждают меня в том, что Марту все ненавидят больше, отчего мне становится только хуже. Никто не знает, почему Марта себя так повела и что она на самом деле пережила. Никто не спросит у нее: «Почему ты это сделала? Почему не созналась Давиду и подставила Ви?» Я ни в коем случае ее не оправдываю, просто все больше понимаю фразу «Не бывает скверных людей, бывают скверные ситуации». В какой семье она живет? Каким ребенком она была? О чем она молится перед сном?
– Look what I’ve got ya! (Смотри, что я принесла!) – радостно кричит мама утром тридцатого числа, занося поднос с кашей.
– Hm… porridge? Awesome, ma! Yummy (Хм… кашу? Круто, ма! Вкусняшка), – говорю я, поморщившись, но сразу же отхожу, увидев на подносе рядом с кашей пару тканевых масок. – What’s that? (Что это?)
– These are our luxury spa masks! (Это наши роскошные спа-маски!)
– Hm… why? I am in a hospital, if you didn’t notice. (Хм… зачем? Я в больнице, если ты не заметила.)
– Very funny, enough with your sarcasm. If you are not doing a photoshoot with your classmates, it’s not the reason to feel miserable. We'll relax, I'll do your makeup, and then we'll take some pictures by ourselves! (Очень смешно, хватит твоего сарказма! Если ты не присутствуешь на фотосессии с классом, это не повод грустить. Мы отдохнем, я сделаю тебе макияж, и мы сами пофотографируемся!)
– Well, it doesn't sound horrible… (Ну, звучит не так уж и ужасно…) – соглашаюсь я, и уже через десять минут мы с мамой лежим на кровати с изображенными на масках мордочками панды и тигра.
– So much for the luxury spa! (Вот вам и роскошное спа!)
– Shut up and enjoy the moment! (Замолчи и наслаждайся моментом!)
После маски мама начинает приводить меня в божеский вид и даже заставляет меня надеть брюки и подаренную бабушкой белую свободную рубашку с вышитым пунктирной линией у кармана цветочком.
– C’mon, ma! That’s an awful idea. I hate these walls, I… (Да ладно, ма. Это правда плохая идея. Ненавижу эти стены, я…) – Мои возражения прерывает ужасный гул, доносящийся с улицы. Кто-то свистит, кричит, откровенно говоря, хулиганит. Это же больница! – What the heck? What are they saying? (Что за фигня? Что они говорят?)
– I hear them shouting your name. Yes, that’s it. (Я слышу, как они кричат твоя имя. Да, точно.)
– Ви! – Слышу хор знакомых голосов. – Вивиан Ковальчик!
– Why won’t you go and check? (Почему бы тебе не сходить и не проверить?) – спрашивает мама и уютно, заботливо улыбается.
– I can’t. I can’t, mom, I can’t. What are they doing here? Why? (Я не могу. Я не могу, мам, не могу. Что они здесь делают, зачем?)
Я ломаюсь. Мамина улыбка не может удержать вырвавшихся наружу слез. Когда я уже подумала, что все наладилось, что все…
– ВИ! Спускайся!
Я плачу так сильно, что весь макияж остается на салфетках. Мама утирает слезы, хватает меня за плечи и строгим голосом приказывает:
– Vivian Kowalczyk. You are going down there and you are going to take a bunch of different photos. Did you hear me? (Вивиан Ковальчик. Ты спустишься вниз и сделаешь кучу разных фоток. Ты меня слышала?)
Решительно киваю и, еще раз утерев кислотную жидкость, направляюсь к двери.
– Honey, please, take off your slippers. These are not photoshoot material. (Дорогая, пожалуйста, сними тапочки. Они не подходят для фотосессии.)
Моя забывчивость поднимает мне настроение, на все еще слабых ногах я спускаюсь по лестнице с четвертого этажа и, словно в трансе, выхожу на улицу. Анджела и Леся первыми подбегают ко входу.
– Ты что, плакала? Зачем?! Эй, ну ты чего, – девочки обнимают меня с двух сторон, но это совсем не помогает мне успокоиться.
– Зачем вы пришли?
– Мы делали фотографии в Академии, но скоро поняли, что чего-то не хватает.
Я оглядываю шумную толпу и не нахожу среди ребят Марты. Они не выглядят злыми или недовольными. Они выглядят точно так же, как и в любой другой день.
– Ви, ты была бы сенсацией на моем канале! Но всех нас заставили подписать подписку о неразглашении.
– Well, that’s a bummer. I am sorry. (Ну, это облом. Прости.)
– О, ты говоришь как настоящая британка!
– Она и есть британка, Сонь.
– Ты как? В Академии тебя называют Выжившей.
– Ага, кто-то «выжившей из ума», а кто-то с отсылкой к фильму, – добавляет Егор.
– Я в порядке. Только шрамы на спине останутся.
– Знала бы ты, какую взбучку получил директор от наших предков! Типа элитная частная школа, а такие опасные штуки в коридорах. Ему пришлось вернуть нам деньги за последние месяцы обучения, – говорит Вадим, а я смеюсь над круговоротом вещей в природе. После него ко мне подходит Мирон. Он выглядит просто ужасно, съежился так, будто съел ядовитый гриб.
– Ви, прости, пожалуйста. Я больше не буду пренебрегать своими обязанностями. Никогда.
– Ничего. Я же все-таки Выжившая.
Ребята смеются и начинают звать фотографа.
– Здесь рядом есть озеро, может, убежим, чтобы пофоткаться? А то… ну, здесь, мягко говоря, не очень симпатично.
Я соглашаюсь, не переставая выискивать среди мальчиков Артура. Но его нет.
Дорога до озера занимает десять минут, и все это время ребята не перестают баловаться и шутить.
– Питера Паркера укусил паук, и он стал Человеком-пауком. А если в Ви вонзились гвозди, значит ли это, что она станет Человеком-гвоздем?
– Точняк, она будет стрелять ими из спины!
– Ой, мальчики, ну хватит уже, надоели!
Мари говорит о том, что придумала новый принт для футболок, словно в спину воткнуты гвозди, и, с моего разрешения, она начнет их изготавливать для тридцати желающих. Отвечаю, что соглашусь, если пятьдесят процентов с продажи каждой футболки пойдут в фонд борьбы с раком. А потом меняю свое решение и выбираю фонд помощи глухим детям.
У озера совсем не жарко. Несмотря на будний день, люди уже катаются на моторных лодках и катамаранах. Фотограф сначала снимает меня с девчонками, а потом находит весьма живописное место для группового фото.
Я не знаю, куда встать, какую позу принять, но все получается стихийно. Леся тащит меня за собой, но из-за того, что она порядком ниже меня ростом, я встаю во второй ряд. Ребята улыбаются, напоминают, что мы кричим: «Кант». Смотрю направо – рядом со мной стоит Анджела, смотрю налево и вижу того, кого одинаково желала и боялась увидеть, – Артура.
– Улыбайся, Ви, – повторяет он самого себя. – Тебе идет. Смотри в камеру, – напоминает мне он, ведь я не могу отвести от него глаз. После, как мне кажется, сотни похожих снимков фотограф говорит нам заняться своими привычными делами, а он попытается «поймать момент». Я стою так, словно мои ноги опутал шипастый плющ. Поворачиваю голову направо – ребята вместе с фотографом отошли на приличное от нас расстояние.
– Я… я рад, что тебе лучше.
– Прости меня.
