балконном балконе соорудила навес и выставила туда шеренгу банок с соленьями. Аккуратный балкон Чжанов издалека бросался в глаза.
Тацуру несла за спиной брезентовую сумку со стальными заготовками. За резку иероглифов платили поштучно, поэтому в субботу она брала с десяток заготовок домой. Снимала со стола швейную машинку, крепила верстачные тиски, вот и рабочее место готово. За двадцать минут дороги плечо под сумкой стало побаливать, Тацуру перевесила ее на другую сторону, и тут мимо проехало несколько велосипедов, среди них один знакомый.
Под разговоры товарищей Чжан Цзянь укатил вверх по холму.
Тацуру подумала, что на подъеме в гору велосипедистам было отлично видно, кто идет по дороге. Разве мог он ее не заметить? Просто не захотел замечать. Когда рядом товарищи, он не желает ее замечать. Пока друзья рассказывают анекдоты и обсуждают, кто с кем повздорил в цеху, она превращается в невидимку.
Тацуру зашла домой, медленно сняла старые матерчатые туфли, серебристые от въевшейся в них стальной пыли. Долго сражалась с петелькой на второй ноге — пальцы дрожали и не слушались, никак не получалось с ней сладить. Рука, продержавшая целый день стальной напильник, становилась будто увечной, и вечером требовалось давать ей отдых, чтобы пальцы снова могли нормально сгибаться и разгибаться.
Она сняла мешковатую спецовку, рубашка под ней успела промокнуть от пота и высохнуть, пахла теперь отвратительно. Тацуру зашла в туалет, разделась и сполоснулась под резиновым шлангом, прикрученным к трубе. Цех выдавал ей по два банных талона в неделю, но Тацуру было жалко тратить их на себя, пусть лучше близнецы раз в неделю сходят в баню и помоются как положено, в горячей воде. Ополоснувшись, Тацуру вышла в большую комнату, Сяохуань и Чжан Цзянь разговаривали о чем-то, стоя на балконе. Перегнулись через перила, лицами на улицу, затылками к комнате, Сяохуань со смехом что-то рассказывала, Чжан Цзянь тоже смеялся. Стоило Тацуру перестать вслушиваться, и их речь превращалась в непонятный жужжащий туман, который не пускал ее в себя, сквозь который невозможно было прорваться. И их близость тоже не пускала ее, отталкивала. Разве можно без боли смотреть, как они веселятся? Ей никогда не узнать счастья такой близости. Они болтали, смеялись, кричали знакомым из дома напротив: «Идите, идите к нам, посидим вместе…»
Для очень многих людей Тацуру вообще не существует. Тацуру должна прятаться, чтобы выжить.
Она вытряхнула заготовки из сумки, прямоугольные стальные брусочки с мучительным стуком посыпались на вычищенный до ненужного блеска, даже будто истончившийся от щетки бетонный пол.
Сяохуань с Чжан Цзянем ничего не услышали, стояли рядышком на балконе и перешучивались со знакомыми из дома напротив, болтали, смеялись.
Тацуру ни слова не понимала. И смех тоже непонятный, ха-ха, ху-ху, сплошной вязкий туман из слов и голосов. Она столько лет прожила среди этих людей, почему же только сейчас заметила, как невыносим их галдеж?! Сколько времени они тратят на шум и склоки? Может, без этого галдежа и пол был бы чище, и мебель стояла бы ровнее, а одежда меньше мялась. Если пореже галдеть, не придется делать все «как-нибудь»: и есть как-нибудь, и одеваться как-нибудь, и жить как-нибудь.
Она вытащила швейную машинку. В этой квартире все вещи были плотно, без зазоров приставлены друг к другу, поэтому двигать их следовало очень осторожно. Одно неверное движение — и все посыплется вниз, как горный обвал, как армия, обращенная в бегство. Колесо швейной машинки провернулось, и невидимый порядок оказался нарушен: машинка задела длинную деревянную доску, на которую ставили обувь, доска свалилась на пол, потянув за собой и жердь, к которой крепился москитный полог. Полог осел, опутав Тацуру с головы до ног. Она кое-как высвободила голову из-под белой сетки, но тут же наступила ногой в деревянной сандалии на злополучную доску, доска опрокинулась, сандалия слетела с ноги.
Сяохуань и Чжан Цзянь прибежали на шум. Они тоже никогда не понимали, почему она такая. Столько лет прожили вместе, если бы постарались, давно бы поняли. Близость Чжан Цзяня и Тацуру прячется от людских глаз и случается раз в несколько лет, а с Сяохуань он близок каждый день, не таясь от соседей.
Тацуру громко что-то проговорила. Чжан Цзянь с Сяохуань сначала долго забрасывали ее своими «не понимаю», но потом поняли: она хотела сказать, что несла тяжелую сумку, а Чжан Цзянь притворился, будто ее не видит.
Чжан Цзянь что-то ответил. Не успел он договорить, как Сяохуань взялась переводить, беспокоясь, что Тацуру ничего не поймет. Он говорит, что обсуждал с сослуживцами премию, с премией в этот раз обманули, товарищи собираются пойти к начальству — не мог он в такой важный момент спрыгнуть с велосипеда. К тому же откуда ему было знать, что сумка тяжелая.
Тацуру снова что-то крикнула. Теперь у Чжан Цзяня паже язык отнялся, а Сяохуань выпалила:
— Ну-ка повтори?
Тацуру много раз открыто ссорилась с Сяохуань, еще чаще молча на нее сердилась, но никогда не видела Сяохуань такой: глаза сощурены в щелки, одно плечо выше другого, нижние зубы наползли на верхнюю губу.
Сяохуань выступила вперед, пихнула Чжан Цзяня и сказала, глядя прямо в лицо Тацуру:
— Она говорит, все китайцы — вруны!
Тацуру крикнула, что да, так и есть, и она понимает все, что они говорят, Сяохуань не нужно переводить. Раньше она называла врунами Дахая и Эрхая, но тогда это было просто в шутку.
— Кто сказал, что китайцы — вруны?! — переспросил Чжан Цзянь.
Тацуру ответила, что так говорили в ее деревне, врунами называли китайских батраков, которые обрабатывали их землю. И мать говорила так про Фуданя.
— Значит, твоя мать была сволочь, — заключил Чжан Цзянь.
Тацуру смотрела в его лицо. Глаза по-прежнему равнодушно прикрыты, словно давно ко всему привыкли; говорит как обычно, слова идут будто не изо рта, а из гортани. Она всматривалась в его лицо, стараясь понять, что он сейчас сказал.
— Не поняла? — плечо Сяохуань уехало еще выше, почти достав до подбородка Тацуру. — Он говорит, что раз твоя мать называла китайцев врунами, то твоя мать сволочь! — припухшие веки Сяохуань, яркий румянец, глубокие ямочки на щеках и сверкающий золотой зуб тоже пришли на помощь, чтобы перевести слова Чжан Цзяня.
Тацуру качнулась. И мокрыми волосами, и окаченным холодной водой телом она чувствовала, как в сердце с ревом разгорается пожар.
Она прокричала что-то еще.
Сяохуань схватила Тацуру за чистые, душистые волосы. Рука соскользнула, тогда она попробовала вцепиться в рубашку. Рубашка была уже старая, ворот давно
