шрамы, изрывшие кожу вокруг носа. Когда-то один только Бруно мог видеть мутное пятно, застывшее между ним и окружающим миром. Теперь же, когда его уродство могли видеть все, Бруно забывал о нем.
– По-моему, это просто гениально, – заявила Мэдхен. – Я и сама с радостью пойду к банкомату и сниму деньги.
Но Плайбон покачал головой.
– Для тебя, как для иностранной гражданки, это слишком большой риск.
– Ладно.
– Если хочешь помочь, можешь поработать вместо меня и Бруно в закусочной.
– Ja, – ответила Мэдхен и, привстав с подушек, протянула ему окурок.
Плайбон поспешно обтер ладони о кухонное полотенце, положил остатки марихуаны себе на язык и сглотнул.
– Не пропадать же добру!
– Расскажи им про миллион в масках, Гэррис! – попросила Бет соблазнительным шепотом.
Бруно представил себе Плайбона сутенером, устроившим в своей квартире гарем с разбросанными по полу подушками и красным вином в стеклянных банках из-под джема.
Плайбон повертел ладонью – не будучи на работе, он по привычке мысленно держал в руке лопатку.
– Просто мне в голову пришла идейка. Ты ведь знаешь, что после событий в Сиэтле [74] власти на митингах протеста стали использовать средства распознавания лиц?
– Я не знал.
– «Черный блок», «Дзенгакурен», «Анонимус» [75] – все они скрывают лица. Сикхи снимают в аэропортах свои тюрбаны, а у нас преследуют чернокожих подростков в капюшонах и мусульманок в бурках. Как тебе идея марша миллионов в масках?
– С ума сойти!
– Точно, но этого не будет. В комитете сидят одни «зеленые», последователи Букчина [76]. В них нет ситуационистской [77] жилки! – Плайбон навис над Бруно. – Ты будешь есть этот суп или только пялиться на него?
– Я его вкушаю, – оправдываясь, пробормотал Бруно.
– Могу тебе его подогреть.
– Не надо, все отлично.
Плайбон скроил гримасу и отправился в кухонный уголок. Инакомыслие жилистого повара было подобно эпилептическому всплеску, до поры до времени затаившемуся в недрах его тела – возможно, это был результат давления инородного тела на какой-то участок головного мозга. Какой-нибудь Ноа Берингер сразу бы срубил важное новообразование в любом организме, после чего пациент долго бы привыкал к его отсутствию. Бруно, к примеру, отказался от роскоши, от собственнических инстинктов, от азарта игрока – всего того, что составляло глубинную суть его личности. И тем не менее он существовал, оставаясь пленником крупного странноватого тела, совершающего неуправляемое беспорядочное странствие во времени.
– Wir sollten ihn davon uberzeugen, auch am Millionen-Maskierte-Marsch, teilzunehmen [78].
Женщины вновь завели заговорщицкую беседу. Бруно не надо было понимать каждое их слово. То ли это было связано с проявившейся способностью к телепатии, то ли на него подействовал дурман травки, но он явственно ощутил, будто его обнимают руки всех присутствующих в святилище-гареме Плайбона, напоенном ароматами его похлебки.
– Ja, verdammt. Er sollte ganz vorne mitmarschieren [79].
Мэдхен улыбнулась, глядя на Бруно. Он тоже улыбнулся и подмигнул ей. После поездки на ванзейском пароме, после поцелуя над ее велосипедом, после того как звуки их голосов эхом отскочили от одиноких спутников связи, и пролетели тысячи миль, и омыли их израненные сплетенные тела, интимная близость с немкой все еще оставалась невнятной, зачаточной.
– Должно быть, сложно убеждать женщин в бурках, – предположила Бет, все еще размышляя о марше Плайбона.
– Неважно, кто скрывается под бурками, – отозвался Плайбон из кухни. – Например, вы, девчонки, вполне могли бы присоединиться к ним.
– Ja, почему бы и нет? – заметила Мэдхен.
Ее воодушевление говорило о том, что она и раньше много раз участвовала в маршах женщин в бурках. Мэдхен и Плайбон в воображении Бруно приникли друг к другу: долговязая ладная немочка, неубиваемо невинная, роняющая блестки. И бледный мрачный анархист, чьи локти напоминали заскорузлые ветки больного дерева, а глаза, точно у крота на свету, щурились и моргали, стоило ему снять свои нелепые окуляры с темными, как у бутылки кока-колы, стеклами. Это было невозможно и все же возможно, ведь как-никак человеческие особи вступают в любые мыслимые союзы. Их идиллия сгладила в Бруно чувство вины. Ему захотелось кинуться в бездну гадкого остроумия и твердых сосков Тиры Харпаз, припасть к магической кисте под кожей ее ляжки. Забросив под кровать доску для триктрака, он теперь мысленно передвигал людей, как фишки, на выгодные позиции. Мэдхен может стать в их паре локомотивом – эту фишку он, несмотря на огромный риск, выдвинул вперед. Бруно надо сыграть ею наверняка, ради собственного спасения. Сам же Бруно может оставаться и без прикрытия. Он, как всегда, был блотом, одинокой фишкой, отбившейся от других.
– А ты будешь классно смотреться, – заявила Бет. – Висельник во главе колонны.
– Я классно смотрюсь в любой ситуации, – пробурчал Бруно. – Вот почему никто не знает, что со мной делать.
* * *
Бет, с помощью Алисии и Мэдхен, тщательно подготовила Бруно для коронного камео в ее видеофильме. Она вручила ему свою дебетовую карту, заставила запомнить пин-код и дала пачку отксерокопированных записок, которые он должен был показывать представителям власти:
«Я – участник ненасильственного социального эксперимента и не имею ни намерения, ни желания каким-либо образом причинить вред какому-либо частному лицу или учреждению. Благодарю вас за проявленный интерес – и хорошего дня!»
Они также выбрали для него наряд: смокинг, брюки, белая рубашка и выходные туфли, которые сменили уже привычные ему спортивные штаны и футболку с надписью «ДЕРЖИСЬ». Плюс его медицинская маска – вместо мешка с веревкой. Акция не была комедией, и он не должен был восприниматься как «Повешенный работник закусочной». Мэдхен еще раз прошлась по его голове ножницами, подровняв линию волос над ушами и на затылке, и ее целомудренная заботливость напомнила ему о медсестре Оширо. Затем Бруно принял душ, тщательно побрился и примерил наряд, устроив генеральную репетицию перед видеокамерой Бет. В глубине души он надеялся, что катастрофическая нефотогеничность его облика сильно их разочарует. Смокинг придал Бруно неприступный вид, и его задержание представлялось столь же невозможным, как арест циркового фокусника посреди выступления. Раньше он использовал этот костюм для уклонения от налогов и вывода выигрышей из протекторатов и эмиратов; трудно было вообразить, что снятие двадцати долларов на глазах у всех нанесет урон его тефлоновой броне. В любом случае ему было приятно надеть ее на себя. Питаясь какое-то время только супом Плайбона и крадеными слайдерами, Бруно похудел, обретя прежнюю форму, – и смокинг сидел на нем как влитой. Наверное, я выздоравливаю, подумал он. Он бросил взгляд на валяющийся под кроватью набор для триктрака, но играть ему было не с кем. Только слегка поскрипывали носки кожаных
