к девяти.
Я нашел начальника штаба майора Веселова и доложил ему про немца.
Начальник штаба посмотрел на пленного:
— Хорош гусь! Холеный!
Только тут я толком всмотрелся в своего немца. Правда, холеный. Даже пальцы на руках отманикюрены. И ростом чуть выше меня. В общем, фриц что надо! Переодень, и за офицера может сойти.
— Только мне он ни к чему, — сказал майор. — Я немецкого не знаю, допрашивать некому, был Самохин, да и того нет теперь.
Мы же все немецкий знали на уровне «хенде хох».
Костя Самохин — единственный человек в нашем дивизионе, хорошо знавший немецкий язык, погиб при форсировании Одера.
— А что же мне с ним делать, товарищ майор? — спросил я.
— Отведи к замполиту, — посоветовал Веселов и шутя добавил: — Ему все равно делать нечего.
Замполита капитана Стрелько я знал давно, еще со школы в Глухове, под Ногинском, и он ко мне хорошо относился. Поручал делать в свободное время разную наглядную агитацию. Выпускал «боевые листки». Как-то Стрелько пришла в голову мысль разрисовать наши машины лозунгами. Я напридумывал: «Русские прусских не раз бивали, русские дважды в Берлине бывали», «Как сказал товарищ Сталин, бейте фрица непрестанно», «До победы шаг один, будь настроен на Берлин», «Победу в тяжком куй бою, вперед за Родину свою!», «Нас послала мать-Отчизна, бей основы гитлеризма». Стрелько очень понравились эти лозунги, и он приказал написать их на бортах машин. У нас было как раз пять машин. Все лозунги и сгодились. А однажды ему пришла в голову мысль создать своеобразный гимн нашего ОРАДа, и Стрелько поручил мне написать стихи для гимна и подогнать под него какую-нибудь мелодию.
Я сочинил:
Посмотри на фронт, товарищ!
Сколько ты увидишь бед,
Новых вспыхнувших пожарищ
И врага кровавый след.
Припев:
Ты рад, солдат,
Попав в ОРАД?
Я очень рад:
ОРАД мне брат.
Перепаханные нивы
И разбитый милый дом,
Труп ребенка возле ивы
Над дымящимся прудом.
Припев:
Ты рад, солдат,
Попав в ОРАД?
Я очень рад:
ОРАД мне брат.
Немец всюду петли вяжет,
Немец хочет всех убить.
Сердце, ум тебе подскажет,
Как сейчас ты должен жить.
Припев:
Ты рад, солдат,
Попав в ОРАД?
Я очень рад:
ОРАД мне брат.
Мелодии подходящей не нашлось, и пришлось придумать свою — мажорную, бодрую, строевую. Правда, нашли сначала одну немецкую на пластинке, но Костя Самохин (он тогда еще был жив) сказал, что это фашистский марш Хорста Весселя.
— Жалко, что про товарища Сталина у тебя не получилось, — заметил замполит.
— Не зарифмовалось, — признался я.
— Ну ничего! Зато про ОРАД хорошо, — сказал капитан.
Песня прижилась. Правда, пели мы ее редко: все бои да бои. Но иногда пели. Перед отбоем.
Капитан Стрелько встретил меня ласково и с ходу сказал:
— Слышал! Слышал! А ну-ка давай своего немца. А кто тебе синяк посадил? Он?
— Я сам.
Мы зашли с пленным немцем к капитану в комнату, и Стрелько усадил нас.
— Что делать будем, — проговорил он, — никто не балакает у нас по-немецки. Был Самохин, да сплыл. Ума не приложу!
Он покачал головой, словно пытаясь приложить ее.
Потом обратился к немцу:
— И ты, приятель, по-русски ни бум-бум?
— Них ферштейн, — сказал немец.
— Да, понимаю, понимаю, — с горечью кивнул капитан. — Что с тебя взять! Не учил вас дурак Гитлер русскому, а надо бы! Сейчас сам бы радовался.
Немец молчал, опустив голову.
— Ну ладно, давай спать, — сказал замполит, — а немца твоего мы сейчас пристроим.
Мы подошли к машине фотовзвода, туда же подбежал старший сержант Лямин (у него в подчинении было всего два красноармейца), и мы запихнули фрица в машину и заперли его.
— Смотри, за фрица отвечаешь головой, — сказал капитан Лямину и отдал ему ключи.
Наутро меня вызвал к себе командир дивизиона майор Третьяков. Привели к нему и немца.
Все повторилось.
— Жаль, нет Самохина, — сказал комдив.
И про синяк.
Потом майор достал карту, подозвал меня к столу:
— Отведешь пленного в штаб арткорпуса.
— Десятого?
— Да, десятого, которому мы приданы. Смотри на карту. Это километров около двадцати. Выдержишь?
— Конечно, — бодро сказал я, а сам уставился в карту.
Отлично! Как раз по пути зайду в медсанбат к Вале. Уже две недели не виделись. И хотя ходят всякие слухи, что у Вали появился какой-то старший лейтенант, черт с ним. Правда, немца куда там деть? Да как-нибудь.
У меня с Валей был роман, и давний — с Москвы, с сорок первого.
Мы познакомились с ней в очереди, в распределителе на Сретенке, где отоваривали карточки. Это было девятнадцатого сентября. А потом пошло и пошло. В октябре Валя ушла медсестрой на фронт, а через неделю и я. С самого Сталинграда мы почти не разлучались. Ее медсанбат все время оказывался где-то рядом, и я не раз отпрашивался к Вале на ночь. А в январе меня прихватила тропическая малярия (на фронте, зимой — тропическая малярия!), и я загремел в Валин медсанбат — аж на полтора месяца. Выписался только две недели назад. Уж за эти полтора месяца чего у нас с ней только не было!
— Да, еды не забудьте с собой взять, — сказал майор и приказал своему ординарцу: — Володя, распорядись!
Ординарца иметь майору было не положено. Володя, освобожденный от всех видов службы, выполнял у нас в батарее должность писаря-каптенармуса (она была не нужна), был комсорг ОРАДа, экспедитором (почтальоном), ординарцем у Третьякова и Стрелько да еще завскладом, поскольку бывший зав проворовался и его отправили в штрафбат.
С помощью Володи я получил две буханки хлеба, две банки американской тушенки, три пачки горохового концентрата, соль и махорку. Целое состояние!
— Теперь мы с тобой, фриц, не пропадем, — сказал я своему немцу, пряча продукты в вещевой мешок.
— Найн Фриц, Ганс,
