Разговор с евнухом. Оказывается, нравы гарема шахского не вовсе чисты. Измена одной жены. (Много способствует одеяние женское, под чадрою сам муж не в состоянии определить, его ли то жена.) NB. Безнаказанность. Ибо шах не должен всенародно признаваться в таком событии, а здесь все скоро разносится. Сообщил также: в уплату восьмого курура предназначено шахом нечто из его сокровищницы: алмаз, повсеместно известный под именем Шах-Надир. Принадлежал сему воителю, и на гранях вырезаны три арабские надписи — одна из них имя теперешнего шаха. Убедил Якуба писать записки».
Доктор прислушался. Несся отдаленный шум, неясный, слитный. Он подумал и записал:
«Тегеран по сравнению с Тебризом гораздо шумнее. На базарах нет того дня, чтобы не было драки. NB. Сообщить Сеньковскому о музыкальных инструментах».
Без стука ворвался Мальцов. Доктор с неудовольствием на него взглянул. На Мальцове был фрак, накинутый на ночную рубашку.
— Что привело вас, любезный Иван Сергеевич, в столь раннюю пору?
Но Мальцов схватил его за руку.
— Доктор, доктор, бежим, ради бога… Вы слышите?
Шум, действительно, рос. Он становился более членораздельным.
— Эа, А-ли, — всплеснуло где-то. Доктор поднялся и выпучил глаза.
— Ну и что же? Мальцов заплакал.
— Доктор, милый, разве вы не видите? — сказал он в тоске.
Доктор подумал.
— Вы полагаете, что это…
— Бежим, бежим немедля.
— Куда?
— Ах, я не знаю куда. — Мальцов метался и плакал. Доктор надулся. Шлафрок его разлетелся в обе стороны.
— Вы сошли с ума, — сказал он, — идите к Александру Сергеевичу и немедля разбудить!
Мальцов замахал на него руками, пальцы прыгали каждый в отдельности. Он, не слушая, выскочил. Доктор пил воду и прислушивался. Вдруг он поставил стакан.
— Джахххат… — шло издали.
Он постоял еще секунду, держа в руке стакан, быстро скинул шлафрок и надел мундир. Оглянулся и нацепил шпагу, коротенькую, как мышиный хвост, надел фуражку и вдруг снова бросил на стол. С удивительной быстротой затолкал свои листки в стол. Вышел за дверь. И на дворе, раздув ноздри, он понюхал, как пес, воздух.
Гарью не пахло.
Шум шел из соседних улиц, и шел прямо на ворота.
Доктор резко повернулся и замаршировал на задний двор. Казаки на часах крепко спали. Он не разбудил их.
— Авв-а-вв-а-вва, — говорил Сашка.
— Авва-а-вва, Александр Сергеевич, — он стучал зубами и толкал Грибоедова.
Грибоедов спал.
Наконец он сел в постели и посмотрел на Сашку далеким взглядом. Надел очки и проснулся.
Старик Дадашянц, привезший ночью подарки для шаха, стоял за Сашкой.
Грибоедов свесил голые ноги. Ему было холодно.
— Что тебе нужно? — спросил он сердито.
— Ваше превосходительство, — сказал сипло старик и снял круглую шапку, — идет толпа. Нужно гнать Якуба.
Грибоедов смотрел на редкие потные волосы, привыкшие к шапке.
— Ты кто такой?
— Я Дадашянц, — сказал жалобно старик и попятился за Сашку.
— Так вот, если ты Дадашянц, так я запрещаю тебе вмешиваться не в свои дела. Тебя сильно избаловали. Ступай.
— А ты что? — спросил он Сашку. — Чего ты взыскался? Я еще полежу. Через десять минут подашь одеваться.
И Сашка успокоился.
Ровно через десять минут Грибоедов оделся. Он надел шитый золотом мундир, а на голову треуголку — как на парад. Вышел на двор распорядиться. И он услышал шум, похожий на вой райка, аплодирующего Кате Телешовой, как он однажды слушал его из буфетной комнаты. И вой вдруг прекратился, как будто Катя стала повторять нумер.
Мальцов выбежал от доктора Аделунга.
— О-о-о-у…
Он гудел на ходу.
— О, дорогие, голубчики, — проговорил он и топотал ногами, как капризный ребенок.
Он влетел в свою квартиру, на баляханэ, бросился к шкатулке и всунул ключик.
Ассигнации, расписки, золото. Он скомкал расписки, затолкал ассигнации в боковой карман.
Золото. Он набил карманы.
— Бежать.
— Куда, дурак, куда, дурачина, бежать? — спросил он себя с отвращением, передразнил и заплакал.
И слетел опять во двор. Побежал, наткнулся на двух персиянских солдат из стражи Якуб-султана. Они уходили со двора.
— Якуб-султан? — закричал он им. — Где Якуб-султан?
Они, не ответив, прошли мимо.
— Эа-а, — донес ветер.
Он пробежал несколько шагов за ними уже подгибающимися ногами. Потом отстал, споткнулся. Якуб-султан ушел — понял он и повернул.
Его отнесло к квартире Назар-Али-хана.
Персиянская стража стояла. Ферраши его оглядели.
— Эа-али, — все слышнее, не прекращается, не прекращается…
— Мне нужен Назар-Али-хан, немедленно, — сказал Мальцов, стуча зубами, ткнул пальцем в дверь, поясняя.
— Назар-Али-хан вчера ушел, — сказал один на ломаном русском языке.
Мальцов вгляделся в него и понял: толмач.
— …Салават…
Он схватил за руку толмача. Отозвал его. Сунул руку в карман. Сжал золото: пять, десять монет, горсть. Сунул ему в руку.
— Укройте меня, — сказал он, — здесь, а? У Назар-Али-хана? А? Он ведь ушел? а?
Толмач посмотрел на ладонь.
— Мало.
Мальцов полез в карман. Брюки его были плохо застегнуты, он поправил их.
— Всем надо дать, — сказал толмач.
— Дам, всем, даю, все, — сказал Мальцов и поднял ладонь ребром.
Толмач отошел к феррашам, поговорил и вернулся.
— Давай, — сказал он грубо.
Мальцов стал сыпать золото ему в руки. Толмач подозвал двух феррашей. Золото исчезло в карманах. У него осталось немного на дне левого кармана. Ферраши помедлили. Они смотрели на Мальцова. Теперь они прогонят его.
— Дорогие мои, голубчики, — сказал скороговоркой Мальцов.
Толмач открыл ключом дверь, пропустил Мальцова, посмотрел ему вслед и запер дверь.
И Мальцов лег ничком в ковры. Ноздри его ощущали сухой запах пыли. Он закрыл глаза, но так было страшнее, и он начал смотреть в завиток оранжевого цвета, в форме знака вопросительного.
Потом, через минуту или через полчаса — рев. Он вцепился обеими руками в край ковра, пригнул голову и смотрел на знак вопросительный.
Когда они выходили из ограды мечети Имам-Зумэ, их было пятьсот, шестьсот человек. Когда они подошли к проклятым воротам, их было десять тысяч.
Муллы и сеиды, шедшие впереди, не оглядывались. Но они чувствовали за собой рост дыхания, шагов, криков. Бежали кузнецы, фруктовщики, художники, кебабчи — торговцы жареным мясом. Они из переулков замешивались — одиночками, десятками, из улиц — сотнями. Сарбазы с ружьями. Однорукие люди в оборванных кулиджах поднимали левой рукой камни с дороги. Однорукие люди — лоты, воры. Кинжалы, палки, молоты, камни, ружья. Они прибывали из переулков. Их передавали старики, которые сами не шли. Топоры.
Глаза были красные, и черные зрачки масленые.
Лавки были закрыты, иначе бы их разгромили по дороге.
Но когда они подошли к проклятым воротам, наглухо запертым, они вдруг остановились.
Они стали. Руки сжимали молоты, камни, ружья, но ворота были заперты, и дом молчал.
Крики прекратились.
Русский флаг слегка потрепывался на древке.
— Слушать команду, — сказал Грибоедов. — Главные ворота запереть. Урядник Кузмичов, взять двадцать человек, стать у ворот. Урядник Иванов и Чибисов, взять пятнадцать человек, стать на крышу. Ружья держать наготове.
Он взбежал по узкой лестнице к себе.
Якуб Маркарян, выгнув голову, выглянул из двери и снова вошел в свою комнату. Он сел посредине комнаты на пол и поджал ноги. А ведь он стал уже отвыкать от этой привычки. Потом он услышал, как шум приблизился. Потом все затихло, и вдруг высокий голос где-то неподалеку прокричал его имя.
И сразу же:
— Аллах. Аллах.
И тишина.
Якуб Маркарян оскалил зубы. Он смеялся: ворота были крепкие.
— Саша, — сказал Грибоедов, стоя в приемной комнате, рядом со спальной. — Ну-ка, Саша, тащи сюда вино. Корзину тащи или две. И припасы.
Сашка позвал кучера; они возились в кладовой.
Доктор Аделунг, в мундире, сосал сигару. Рустам-бек и Дадаш-бек тоже были в комнате, полуодетые. Комната не имела ни жилого, ни человеческого вида.
— Откупори нам эту бутыль. А остальное тащи-ка на крышу к казакам. Пусть позавтракают. Ваше здоровье, доктор. Это аи.
Доктор Аделунг кивнул головой важно и грустно и чокнулся с Грибоедовым.
И только когда увидела толпа, что казаки на крыше пьют вино и едят, она очнулась. Белокурый человек в казакине, накинутом на белье, отдыхал от тяжелой корзины на крыше.
Полетели каменья в ворота.
Ворота чуть дрогнули.
Белокурый человек в казакине, согнувшись, побежал по крыше обратно, во внутренний двор.
Тогда щелкнул выстрел в толпе. Это был первый выстрел, и все его услышали.
Белокурый человек бежал, согнувшись.
И крик в толпе: мальчик в кулидже упал. Кровь была у него на лице. Кровь увидели. Его оттащили в сторону кузнец и сапожник. Он умирал.
