можно, конечно, уточнить.
И вот стала теща умирать. Доктор посидел с отцом Максимом на кухне, выпил травяной чай и ушел. Отец Максим закрыл за ним дверь и погасил свет. Ночью он просыпался, слушал ветер и хриплые тещины стоны.
Было пару жарких дней, а тут вдруг под утро снег. Смотрит отец Максим на снег и не замечает. Даже обычную утреннюю пробежку вокруг храма отменил. А так бегал, при любых ветрах; люди уже знали – батюшка бегает. Умыться, почистить зубы, бороду причесать, и вперед, в спортивном костюме. А сегодня не побежал, и не из-за снега. Снег что? Снег растает.
Еще раз глянув в окно, отец Максим пошел по коридору и мягко постучал в тещину дверь. В комнате было полутемно, светила лампадка и горела настольная лампа на журнальном столике, на который обычно ставили еду для лежачей. Возле лампы с книжкой посапывала Вера Петровна; при появлении отца Максима подняла голову.
– Ну что? – перекрестил ее, потом неподвижно лежавшую тещу.
– Всё на своем.
Отец Максим присел перед кроватью и поглядел в серое тещино лицо. Теть Надя приоткрыла глаза, посмотрела на отца Максима и произнесла что-то гортанное.
– Теть Надь, а по-русски, а? никак? – Отец Максим погладил ее сухую холодную руку.
Теща снова поглядела и устало, через силу, сказала что-то более длинное и такое же непонятное и закрыла глаза.
Отец Максим поднялся. Он был в спортивных штанах и белой домашней футболке.
– Вот так всё и говорит, на своем, – зевнула Вера Петровна. – Только по жестам понимаю.
Дав обычные поручения, отец Максим ушел к себе облачаться. Нужно будет сходить на приход, поглядеть, как там всё, вывести машину и – в город. Три с половиной туда, три с половиной обратно, если с трассой повезет.
Отец Максим быстро натянул рясу, ощупал себя, всё ли взял. Раньше до двери его Машка провожала, потом, когда Машки не стало, теть Надя. Напоминали ему: а это взял? а то? Теперь один стоит, карманы проверяет. Ключи. Мобильник… Фотка Машкина, где с веслом сидит. Поглядел в конец коридора, на полоску света из тещиной комнаты. Крутанул колесо висевшего велосипеда, перекрестил всё и вышел.
В городе надо будет в епархию, на склад, за свечами и прочим. Список в левом кармане. С отцом Михаилом повидаться, он обещал вроде помочь с ними, с цыганами.
Спустившись, отец Максим вышел в холодный и светлый воздух. Снег еще падал на зелень, но уже так. Отец Максим почувствовал, что оделся легко, но возвращаться наверх не стал, ничего, в машине отогреется.
Закончив дела на приходе и встряхнув нагнувшуюся яблоньку, чтобы от снега освободить, отец Максим пошел в гараж.
– Как там Надежда-то? – спросила сторожиха, глядя, как отец Максим ищет ключи.
Отец Максим достал ключи и коротко вздохнул.
– Понятно, – сказала сторожиха. – А так хорошо всегда говорила. Я знаете что? Даже не думала, что цыганка она, просто, думала, чернявенькая, такие же тоже бывают. Как исповедовать-то будете?
– Исповедую, – сказал отец Максим, залезая в машину.
– Может, словари какие есть? У меня дома немецкий есть, большой, но это ж не то… От мужа остался. Он у меня в сорок восьмой работал, с немецким. Лидка, помните, ходила, блондинка? У него училась. И Валерка…
– Дорожку почистить не забудьте, – сказал отец Максим.
– Так растает же всё…
Ворота уже были открыты, машина, шурша по снегу и воде, выехала.
«Что я на нее так, – думал отец Максим. – И правда ведь растает…»
Городок кончился быстро, машина вырвалась в огромную белую пустоту. Мелькали иногда деревья; темнели, то появляясь, то исчезая, мелкие озера. Некоторые его прихожане ездили туда на рыбалку, ругали за плохой клев и всё равно ездили. До ближайшей речки часа два с горкой, да и там как повезет. Иногда – ого, а иногда даже в ведро заглянуть стыдно, мелочь одна.
Отец Максим отогрелся и стал засыпать. Покусал губы, чтоб проснуться. Волос с бороды случайно откусил, отплюнул.
А летом когда едешь, река впереди мерещится. Большая, прозрачная, поперек дороги. Не ему одному так виделось.
Облака шли низко, тонким слоем, и солнце то вырывалось из них и било в глаза, то снова уходило. Из-под тающего снега торчала зелень.
Выехал на трассу, сразу машин прибавилось. Переключился с природы на дорогу.
Когда его сюда посылали, в эту тьму и таракань, как называла это теща, он, конечно, мог остаться жить в городе. Квартирка была, однокомнатная, но в центре, и кухня такая, что плясать можно. Он не плясал, конечно, уже в сане был, но стенку себе там в углу оборудовал, для упражнений. Менс сана ин коропоре сано, в семинарии зубрить заставляли. «В здоровом теле». И теща там на диванчике. А они с Машкой в комнате гнездо себе свили. Небольшая, но им большая для чего? Детей Бог не дал. Первые роды неудачные, вторые…
Отец Максим зажмурился и включил музыку. Запел афонский хор.
…Так что мог бы и остаться в городе, а сюда в субботу, вечерня, переночевал в сторожке, в воскресенье отслужил и обратно. Сторожка здесь, кстати, хорошая. Теплая. Еще бы храм утеплить. В соседней области отец Андрей штольню вырыл, термальными водами храмик свой отапливает. А у его прихода таких средств пока нет. Успел только детскую площадку рядом с храмом устроить, с лесенками. Дети довольны.
Отец Максим выключил афонское пение, очень сурово как-то поют. Еще б язык понимать, а то всё по-гречески. Солнце снова вылезло.
…Хорошо, остался бы в городе, а сюда по выходным. А что в городе? В соборе служить? Так его сюда и отправили, чтоб не мелькал. Новый владыка отправил. Прежний тоже его не очень, отца Максима. И поругивал, и… разное бывало, что копаться. Но терпел. Мог и улыбнуться иногда, не официально, а так, по-домашнему. Сам отца Максима рукополагал и с Машкой их венчал, а что поругивал, так правильно. Без грома дождь не пойдет, без дождя хлеб не взойдет.
А новый владыка, он вроде и добрее, и дипломат, а только со своими людьми приехал, с прежнего места. Одних дьяконов целых трое. Где им служить? В Ленинке, что ли, куда только на вертолете? Вот отца Максима и еще пару священников из собора и раскидали по дальним приходам, ему еще не самый такой; три с половиной туда, три с половиной обратно, если трасса чистая, это нормально. Скучновато только дорогой. Что у него там, кроме Афона?..
Но главное, тяжко ему в городе стало, после Машки. И квартира эта, и
