Кстати сказать, тем же грехом нередко страдают и гомосексуалисты всех мастей и полов. Можно подумать, что поклонники модных увлечений, так нелюбимых обществом, ощущают потребность оправдаться, но ведь и нудисты, невинные нудисты! иной раз не могут говорить ни о чем, кроме как о естественности голого тела.
Судя по всему, они ощущают себя членами эдаких закрытых, привилегированных клубов. Иногда это перерастает в совершеннейшую манию, и человек теряет способность связно интересоваться чем-либо, кроме предмета своей не всегда осознанной избранности или, что, в сущности, то же самое, ущербности.
Как все же чудовищны порой пути самоутверждения Впрочем, Илья обладал этим пороком в самой легкой форме и разглагольствовал хоть и охотно, но с явной подачи любопытствующей Анечки.
— Илька, а что сильнее кокс или герман? — спросила Аня, уверенно овладев жаргоном терминологии.
— Что значит, "что сильнее"? От них совершенно разный приход.
— Я в смысле, к какому больше привыкание?
— Конечно к герычу, кокс — это вообще детские игрушки.
"Ого", — вздрогнул Страдзинский. Имея некоторый опыт, он отлично знал, какой недобрый знак, называние кокаина игрушками. Сам Рома наркотиков всегда сторонился, но, разумеется, подобных бесед наслушался сотнями и теперь вполуха ловил обрывки разговора, отмечая привычные вехи.
Его примеру следовал Борис. Проведя несколько лет в московской музыкальной тусовке, уж он-то точно знал, чем героин отличается от кокаина.
Света, всеми силами изображая много повидавшую светскую даму, впитывала, тем не менее, каждое слово. Не без интереса вслушивался и Стас, никогда в своих упражнениях не доходивший до отравы такой силы.
— Илька, а как героин колют, он же в порошке?
— Ну, вообще-то разводят, но, знаешь, его уже давно никто не колет.
— А как?
— Нюхают:
"Ну, началось, — подумал Рома, — сейчас расскажет, как вредно колоться".
-:вены уходят: дороги: — донеслось в подтверждение.
"А сейчас, что без разницы, как германом травиться".
-:что нюхать, что ширяться, ну, будет приход на десять минут попозже:
"А теперь, что ширяться дурной тон", — подумал Страдзинский, но не угадал: Илья перешел к каким-то другим тонкостям наркологии. Обидевшись, Роман повернулся к Боре и от тоски завел приглушенную беседу о вышедшем наконец альбоме.
— Илька, а ты часто герман нюхаешь? — наивно и несколько бестактно поинтересовалась Аня.
— Нет, не часто, — очень сухо ответил Илья, замыкаясь.
Сам он, иной раз, рассказывал о себе такое, что и вправду лучше бы было промолчать, но от прямых вопросов уходил, словно вспомнив, какими животрепещущими и яркими словами описывает его увлечения уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации.
Назревшую заминку добродушно пресек Стас, вообще не любивший заминки и умело их гасивший. Он напомнил, что, пожалуй, пора идти, и все, слившись в миролюбивом единении, стали подниматься, преувеличено громко переговариваясь и слишком сильно грохая стульями, отчего неловкость только набрала силу, вымахав с корабельную сосну.
Однако не прошло и пяти минут, как тон стал естественен, и над пустынной дорогой, иссеченной перекрестьями бесконечных теней, воцарился негромкий и дружеский треп.
Странно было видеть, как они, избалованные ночной жизнью столиц: шумной питерской и невероятной московской, шли, старательно приглаженные и надушенные, в единственную на Косе дискотеку.
Только по субботам шумела она до утра многолюдьем, и каждую субботу они собирались тут с неправдоподобной пунктуальностью. Рома, с каждым годом все неохотней и реже выбиравшийся в петербургское ночное веселье, ощущал странное возбуждение, двигаясь в провинциальный танцзал.
— Мы сейчас с друзьями решили делать кино.
Достойных размеров пауза обрамила это заявление, дав Илье простор для продолжения.
— У нас есть интересная идея, — он изложил идею, — мы хотим пока попробовать просто на видео, — сумел остаться в рамках реальности Илья, не хотите поучаствовать?
II
Зал в преддверии близкого рассвета пустел. Отчасти протрезвев, Рома, уткнув нос в бокал, раздумывал, куда же подевались все те девицы, что так весело плясали с ним всю ночь.
— Ну что красавец? — шлепнулся на диван напротив вальяжный, подшофе, Борис, — скучаем, обломавшись?
— А где твоя подруга? Смоталась? — мстительно спросил Рома.
— Коллега! не надо завидовать, подруга наводит глянец в сортире. Мы уходим.
— Ве-еселых тебе палок! — не рассчитав, громко выкрикнул Страдзинский.
— Фи!.. хотя, за искренность спасибо. Кстати, я тебе не говорил главного правила ночных клубов? — подозрительно светским тоном осведомился Боря.
— ?
— Танцуя с третьей девочкой или заказывая пятую текилу, привыкай к мысли, что спать будешь один.
— Тьфу на тебя.
— Но, неся, как старший товарищ, за тебя некоторую ответственность, замечу, что за твоей спиной, в дальнем углу, мается с выводком юрьевских девиц Илья.
Рома бросил через плечо внешне небрежный, но весьма старательный взгляд.
— Там их всего две.
— Тебе мало? А та, в шортиках, осталась?
— Да, — голосом берущей след собаки сказал Страдзинский.
— Рекомендую. Где, кроме райцентров русской Лифляндии, найдешь такую вызывающую красоту и волнующую свежесть.
Боря говорил это, небрежно опуская руку на плечо своей вернувшейся самочки, — она, жеманно скривив смазливую мордашку, прилипла к нему всем телом. Рома представил их сегодняшнюю горячую и одноразовую любовь, Борину вздутую буграми мышц спину, ритмично двигающуюся над гортанными вздохами и летающим по подушке лицом.
"Брр: мне определенно нужна женщина".
И потянул сигарету из краснеющей на столе пачки.
— Ты ж бросил.
— Ладно, одну можно, — сказал Рома сакраментальную фразу — губительницу мудрых решений.
— Ты смотри, так оно все и начинается.
— Оу, бомонд.
К ним двигалась прощаться с детства нелюбимая парочка. Павлик, (имя Паша ему не нравилось) красавец необыкновенной элегантности, и Ляля Рачкова, теперь уже его жена, дочь кинорежиссера, широкого московского хлебосола.
Малоизвестно, чем именно занимался теперь Рачков-старший, но, определенно, кино он не делал уже лет десять, хотя и мелькал бесперечь в ящике. Вернее всего, именно благодаря ему Павлик с Лялей вели с недавних пор музыкальную передачу на небогатом московском канале.
Она была красивой женщиной, очень красивой — высокой холодной блондинкой, эдакой Снежной Королевой в постановке провинциального ТЮЗа, но вместе с тем исключительно глупой, хвастливой и болтливой девицей, вызывавшей после получаса общения отвращение почти физическое.
Рома всегда утверждал, что умей Рачкова пореже открывать рот, она была бы очень и очень:
Блудлива Ляля была поразительно, причем не из внутренней потребности, а из странной убежденности в артистичной природе блуда. По выражению своей отдаленной подруги, она "ходила в обе стороны", но все равно, в распутстве была скорее вычурна, чем оригинальна.
Не спал с ней, кажется, только Боря, да и то трудно сказать наверное. Во всяком случае, в их присутствии он с трудом удерживался в рамках светских приличий, диктуемых двадцатилетним знакомством. До Ромы доходили смутные отголоски какой-то скверной истории, где Павлик с Лялей серьезно его подвели.
III
Рома и девочки ждали Илью, зацепившегося языками со старым приятелем, дискотечным охранником. Багровое солнце не показалось еще из-за верхушек сосен, и в лучах серого рассвета их лица казались болезненно бледными.
Воздух, холодный и влажный, поднимался от невидимого моря, и только шумные порывы ветра, сливаясь с прибоем, нарушали тишину. После зала, разрываемого оглушающей музыкой, после лихорадочного веселья, после шампанского и танцев стало удивительно покойно и славно. Говорить не хотелось, но Страдзинский автоматически рассказывал одну из тех забавных баек, что скапливаются у каждого во множестве, отшлифованные бесчисленностью повторений.
Они сдержанно улыбались, и та из них, что была "его", достала из сумочки дешевые местные сигареты. В пачке оказалось как раз три штуки, и Рома обречёенно задымил, с тоской подумав, что едва ли продержится две недели.
— Закурить не найдется? — прозвучал хрестоматийно хриплый голос.
Страдзинский резко повернулся, скользнув быстрым взглядом, — знакомых было не видно. За спиной у спрашивающего, невысокого здоровяка, маячило еще двое; один из них, не сводя с Ромы злобного взгляда, шепнул что-то другому, сверкнув выщербленным дракой зубом.
Страдзинского били всегда. Его били на улицах и дискотеках, в барах и в метро, в Крыму и в Москве, с целью ограбления и просто так, за девочек и даже как-то раз по ошибке за мальчика.
