ОЛЬГА. Продолжайте.
КУЗОВКИН. Вы же сами изволили требовать. (Проводит рукой по лицу.) О, господи боже мой, помоги мне грешному! Вот ваш батюшка и привязался к той соседке, что ей пусто было и на том свете! Стал к ней кажинный божий день ездить, часто даже на ночь домой не приезжал. Худо пошли дела. Матушка ваша, бывало, по целым дням сидит одинешенька, молчит; а то и всплакнет... Я, разумеется, тут же сижу, сердце во мне так и надрывается, а рта разинуть не смею. На что ей, думаю, мои глупые речи! Другие соседи, помещики, к вашему батюшке тоже неохотно езжали, отбил он их от дому своим, можно сказать, высокомерьем; так вот, вашей матушке, бывало, не с кем словечка было перемолвить... Сидит, бывало, сердечная, у окна, даже книжки не читает - сидит да поглядывает на дорогу, в поле-с. А у батюшки-то у вашего между тем бог весть отчего, - кажется, никто ему не прекословил, - ндрав еще более попортился. Грозный стал такой, что беда! И вот что опять удивительно: вздумал он вашу матушку ревновать, а к кому тут было ревновать, господи боже мой! Сам, бывало, уедет, а ее запрет, ей-богу! От всякой безделицы в гнев приходил. И чем ваша матушка более перед ним смирялась, тем пуще он злился. Наконец, совсем перестал с ней разговаривать, вовсе ее бросил. Ах, Ольга Петровна! Ольга Петровна! Натерпелась она в ту пору горя, ваша-то матушка! Вы ее не можете помнить, Ольга Петровна, млады вы были слишком, голубушка вы моя, когда она скончалась. Такой души добрейшей, чай, теперь уж и нет на земле. Уж как же она и любила вашего батюшку! Он на нее и не глядит, бывало, а она-то без него со мной все о нем да о нем разговаривает, как бы помочь? Как бы угодить? Вдруг в один день собрался ваш батюшка. Куда? - В Москву, говорит, один еду, по делам, - а какое один: на первой же поставе соседка его ждала. Вот и уехали они вместе и целых шесть месяцев пропадали, - шесть месяцев, Ольга Петровна! И письма ни одного домой не писал во все время! Вдруг приезжает, да такой сумрачный, сердитый... Соседка-то его бросила, как мы потом узнали. Заперся у себя в комнате, да и не показывается. Даже люди все в удивление пришли. Не вытерпела, наконец, покойница... перекрестилась бояться она его стала, бедняжка! - да и вошла к нему. Начала его уговаривать, а он как вдруг закричит на нее да, взявши палку... (Кузовкин взглядывает на Ольгу.) Виноват, Ольга Петровна.
ОЛЬГА. Правду вы говорите, Василий Семеныч?
КУЗОВКИН. Убей меня бог на самом этом месте.
ОЛЬГА. Продолжайте.
КУЗОВКИН. Вот он и... да-с. Ах, Ольга Петровна, смертельно оскорбил он вашу матушку и словами и... и прочим-с... Покойница словно полуумная на свою половину прибежала, а он крикнул людей да в отъезжее поле... Тут вот... тут... случилось... дело... (Голос его слабеет.) Не могу, Ольга Петровна, ей-богу не могу.
ОЛЬГА (не глядя на него). Говорите. (После небольшого молчания, с нетерпением.) Говорите.
КУЗОВКИН. Слушаю, Ольга Петровна. Должно полагать-с, что у вашей матушки, у покойницы, от такой обиды кровной на ту пору ум помешался... болезнь приключилась... Как теперь ее вижу... Вошла в образную, постояла перед иконами, подняла было руку для крестного знамения да вдруг отвернулась и вышла... даже засмеялась потихоньку... Осилил-таки и ее лукавый. Жутко мне стало, глядя на нее. За столом ничего не изволила кушать, все изволила молчать и на меня смотрела пристально... а вечером-с... По вечерам я, Ольга Петровна, один с ней сиживал - вот именно в этой комнате - знаете, эдак в карты иногда, от скуки, а иногда так, разговор небольшой... Ну-с, вот-с, в тот вечер... (Он начинает задыхаться.) Ваша матушка покойница, долго-долго помолчавши, эдак обратилась вдруг ко мне... А я, Ольга Петровна, на вашу матушку только что не молился, и любил же я ее, вашу матушку... вот она и говорит мне вдруг: "Василий Семеныч, ты, я знаю, меня любишь, а он вот меня презирает, он меня бросил, он меня оскорбил... Ну так и я же..." Знать, рассудок у ней от обиды помутился, Ольга Петровна, потерялась она вовсе... А я-то, а я... я ничего не понимаю-с, голова тоже эдак кругом... вот, даже вспомнить жутко, она вдруг мне в тот вечер... Матушка, Ольга Петровна, пощадите старика... Не могу... Скорей язык отсохнет! (Ольга молчит и отворачивается; Кузовкин глядит на нее и с живостью продолжает.) На другой же день, вообразите, Ольга Петровна, меня дома не было - помнится, я на заре в лес убежал, - на другой же день вдруг скачет доезжачий на двор... Что такое? Барин упал с лошади, убился насмерть, лежит без памяти... На другой же день, Ольга Петровна, на другой день!.. Ваша матушка тотчас карету - да к нему... А лежал он в степной деревушке, у священника, за сорок верст... Как ни спешила, сердечная, а в живых уже его не застала... Господи боже мой! Мы думали все, что она с ума сойдет... До самого вашего рождения все хворала - да и потом не справилась... Вы сами знаете... недолго пожила она на свете... (Он опускает голову.)
ОЛЬГА (после долгого молчания). Стало быть... я ваша дочь... Но какие доказательства?..
КУЗОВКИН (с живостью). Доказательства? Помилуйте, Ольга Петровна, какие доказательства? У меня нет никаких доказательств? Да как бы я смел? Да если б не вчерашнее несчастье, да я бы, кажется, на смертном одре не проговорился, скорей бы язык себе вырвал! И как это я не умер вчера! Помилуйте! Ни одна душа до вчерашнего дня, Ольга Петровна, помилуйте... Я сам, наедине будучи, об этом думать не смел. После смерти вашего... батюшки... я было хотел бежать куда глаза глядят... виноват - не хватило силы - бедности испугался, нужды кровной. Остался, виноват... Но при вашей матушке, при покойнице, я не только говорить или что, едва дышать мог, Ольга Петровна. Доказательства! В первые-то месяцы я вашей матушки и не видал вовсе - оне к себе в комнату заперлись и, кроме Прасковьи Ивановны, горничной, никого до своей особы не допускали... а потом... потом я ее точно видал, но, вот как перед господом говорю, в лицо ей глядеть боялся... Доказательства! Да помилуйте, Ольга Петровна, ведь я все-таки не злодей какой-нибудь и не дурак - свое место знаю. Да если б не вы сами мне приказали... не смущайтесь, Ольга Петровна, помилуйте... О чем вы беспокоиться изволите? Какие тут доказательства! Да вы не верьте мне, старому дураку... соврал - вот и все... Я ведь точно иногда не знаю сам, что говорю... Из ума выжил... Не верьте, Ольга Петровна, вот и все. Какие доказательства!
ОЛЬГА. Нет, Василий Семеныч, я с вами лукавить не стану... Вы не могли... выдумать такую... Клеветать на мертвых - нет, это слишком страшно... (отворачивается.) Нет, я вам верю...
КУЗОВКИН (слабым голосом). Вы мне верите...
ОЛЬГА. Да... (Взглянув на него и содрогаясь.) Но это ужасно, это ужасно!.. (Быстро отходит в сторону.)
КУЗОВКИН (протягивая ей вслед руки). Ольга Петровна, не беспокойтесь... Я вас понимаю... Вам, с вашим образованием... а я, если б опять-таки не для вас, я бы сказал, что я такое... но я себя знаю хорошо... Помилуйте, или вы думаете, что я не чувствую всего... Ведь я вас люблю, как родную... Ведь, наконец, вы все-таки... (Быстро поднимается.) Не бойтесь, не бойтесь, у меня это слово не сойдет с языка... Позабудьте весь наш разговор, а я уеду сегодня, сейчас... Ведь мне теперь уже нельзя здесь оставаться, никак нельзя... Что ж, я и там за вас (у него навертываются слезы)... и везде за вас и за вашего супруга... а я, конечно, сам виноват лишился, можно сказать, последнего счастия... (Плачет.)
ОЛЬГА (в невыразимом волнении). Да что же это такое? Ведь он все-таки мой отец... (Оборачивается и видя, что он плачет.) Он плачет... не плачьте же, полноте... (Она подходит к нему.)
КУЗОВКИН (протягивая ей руку). Прощайте, Ольга Петровна...
ОЛЬГА тоже нерешительно протягивает ему руку - хочет принудить себя броситься ему на шею, но тотчас же с содроганьем отворачивается и убегает в кабинет. КУЗОВКИН остается на том же месте.
КУЗОВКИН (хватаясь за сердце). Боже мой, господи боже мой, что со мною делается?
ГОЛОС ЕЛЕЦКОГО (за дверью). Ты заперлась, Оля!.. Оля!..
КУЗОВКИН (приходит в себя). Кто это?.. Он... Да... Что бишь?..
ГОЛОС ЕЛЕЦКОГО. К нам господин Тропачев приехал. Je vous l'annonce... Оля, отвечай же мне... Василий Семенович, тут вы, что ли?
КУЗОВКИН. Точно так-с.
ГОЛОС ЕЛЕЦКОГО. А Ольга Петровна где?
КУЗОВКИН. Изволили выйти-с.
ГОЛОС ЕЛЕЦКОГО. А! Отоприте же мне.
КУЗОВКИН отпирает, входит ЕЛЕЦКИЙ.
ЕЛЕЦКИЙ (оглядываясь, про себя). Все это очень странно. (Кузовкину холодно и строго.) Вы уходите?
КУЗОВКИН. Точно так-с.
ЕЛЕЦКИЙ. А! Ну так чем же у вас разговор кончился?
КУЗОВКИН. Разговор... разговора собственно не было-с, а я у Ольги Петровны милостивого прощенья попросил.
ЕЛЕЦКИЙ. Ну, и она?
КУЗОВКИН. Оне изволили сказать, что более не гневаются... а я вот теперь ехать собираюсь.
ЕЛЕЦКИЙ. Ольга Петровна, следовательно, не переменила моего решенья?
КУЗОВКИН. Никак нет-с.
ЕЛЕЦКИЙ. Гм... Мне очень жаль... но вы понимаете сами, Василий Семеныч, что-о-о...
КУЗОВКИН. Как же-с, Павел Николаич, совершенно с вами согласен. Еще милостиво поступить со мной изволили. Покорнейше вас благодарю.
