Она взяла под руку старика и вышла.
Осип Федорович чувствовал жгучую боль в сердце и, нагнувшись к жене, сказал ей вполголоса:
— Мне, действительно, нездоровится, уедем.
Вера Степановна тотчас же согласилась и пошла прощаться с хозяевами.
Он не последовал за ней, собираясь с духом спокойно пройти под холодным взглядом баронессы фон Армфельдт.
Когда он вошел в ту комнату, где она сидела, жена его уже была в передней.
Он дрожащим голосом объявил причину своего раннего отъезда хозяину, сославшись тоже на нездоровье, и во время этого разговора чувствовал устремленный на него взгляд Тамары Викентьевны.
Проходя мимо ее, он молча поклонился.
Она протянула ему руку и в то время, когда он нерешительно брал ее, сказала своим нежным грудным голосом с прежней очаровательной улыбкой:
— До пятницы, Осип Федорович?
Ему хотелось взять эту беленькую ручку и расцеловать каждый ее пальчик за эти милые слова, возвратившие ему счастье.
Он пробормотал благодарность и быстро вышел.
"Что она со мной делает? — думал он, сидя в карете рядом с женой. — Весь вечер не сказала ни слова, а под конец чуть не свела с ума своим взглядом и улыбкой".
Это было уже полное помрачение рассудка.
Осип Федорович не понимал, что хитрая женщина действует так при его жене.
На другой день вечером к Пашковым зашел Столетов.
Сидя за чайным столом, он говорил о здоровье их сына — очень болезненного ребенка.
Вера Степановна, всегда слушавшая его по этому вопросу с напряженным вниманием, сидела теперь такая рассеянная, что это невольно бросалось в глаза.
— Что ты, Вера? Тебе, кажется, надоели наши медицинские разговоры! — решился заметить Осип Федорович, чувствуя какую-то неловкость, которую он стал за последнее время всегда ощущать при разговоре с женой.
— Нет, отчего же, продолжайте, пожалуйста, — поспешно ответила она. — Правда, у меня немного болит голова, я думаю пойти лечь спать. Вы меня извините, доктор?
— О, сделайте одолжение, с таким старым другом, как я, стыдно церемониться, Вера Степановна!
С этими словами Столетов крепко пожал протянутую ему руку Веры Степановны, и она, поцеловав мужа в лоб, ушла.
После ее ухода несколько минут Пашков и Столетов молчали.
Вдруг Василий Яковлевич бросил недокуренную сигару и подвинулся к Осипу Федоровичу.
— Я не хотел говорить при вашей жене, боясь ее испуга, но теперь я вам сообщу неприятное известие.
— Неприятное, для кого? — спросил Пашков.
— Для каждого, кто знает и… уважает баронессу фон Армфельдт, — подчекнул последний глагол старик.
"Опять и опять он слышит о ней. Решительно какая-то судьба преследует его, беспрестанно напоминая ему Тамару!" — пронеслось в голове Осипа Федоровича.
— Что такое? — с худо скрытым волнением спросил он.
— Вы встречались у ней с графом Виктором Александровичем Шидловским?
— Да!
— Этот молодой человек, имевший большое состояние и обширное родство, застрелился прошлой ночью в убогом номере плохой гостиницы, где он жил последнее время.
Осип Федорович молчал, пораженный, как громом, этим неожиданным известием.
Последняя виденная им сцена между покойным графом и баронессой фон Армфельдт восстала в его уме во всех мельчайших подробностях.
— Вы знаете причину его нищеты и смерти? — спросил старик, пристально смотря на Осипа Федоровича.
Последний не мог выговорить ни слова. Ужасное подозрение, поразившее его в самое сердце, сдавило ему горло.
Его душевное состояние так ясно выразилось на его лице, что Столетов взял его за руку и уже мягче сказал:
— Простите меня, друг мой, за боль, которую я собираюсь причинить вам, но верьте, что я делаю это для вашей же пользы, для вашего счастья. Вы позволите мне говорить?
Пашков молча кивнул головой.
— Я давно заметил, что эта, действительно, обольстительная женщина произвела на вас слишком сильное впечатление, которое, увы, она производит на каждого, если захочет. Я не буду вам говорить банальных фраз о семье, о долге, а скажу просто: бегите, мой друг, от этой женщины, пока есть возможность, она погубит и вас, и ваше состояние. Последнему вы не верите, вы возмущены моими словами, я вижу это по вашему лицу, но погодите и не торопитесь возражать мне. Граф Шидловский был богатый человек, когда сошелся с Тамарой Викентьевной.
Осип Федорович тотчас сделал резкое движение, чтобы остановить его.
— Дайте мне кончить. Этот бедный мальчик был влюблен без ума, истратил на нее в короткое время баснословную сумму. Его родные отреклись от него, видя, что не могут остановить его безумия. Когда от его денег не оставалось ничего, прелестная баронесса дала ему отставку. Нищий, оставленный всеми, несчастный пустил себе пулю в лоб.
Столетов замолчал.
Осип Федорович испытывал страшные страдания и силой воли старался побороть себя. Тамара Викентьевна оказывалась, по словам Василия Яковлевича, самым низким, подлым существом в мире.
— О, какая мука!
Эти слова помимо его воли вырвались у него.
— Неужели это уже так далеко? — с состраданием в голосе спросил Столетов.
Пашков вскочил и начал ходить по комнате.
— Оставьте меня одного, — наконец с трудом выговорил он. — Я… я должен успокоиться и поехать к ней… Я должен вырвать у нее признание во всем…
Он остановился, задыхаясь.
— Зачем вам это? — тихо спросил доктор.
— Зачем? Затем, чтобы я мог бросить ей мое презрение и сорвать с ее лица маску детской чистоты. О, подлая женщина!
Он опустился на стул и закрыл лицо руками.
— Имеете ли вы, Осип Федорович, настолько прав на нее, чтобы судить ее? Разве она виновата перед вами? — спросил Столетов.
— Она виновата перед всеми, у кого украла уважение к себе! — воскликнул Осип Федорович. — Нет, нет не останавливайте меня, я должен ехать к ней.
— Так поздно, возможно ли?
— Мне все равно! — процедил он сквозь зубы, едва сдерживая подступившее бешенство против той, которой еще вчера поклонялся, как святыне.
Одеваясь вместе с ним в передней, Столетов уговаривал его быть спокойнее.
Осип Федорович не слушал его и только очутившись в санях, на свежем воздухе, несколько пришел в себя.
Его бешенство прошло, но какие адские муки перенес он во время короткого пути — он жил на Литейной — до ее дома.
Он ненавидел ее, но вместе с тем и любил так же безумно, как и прежде, если не более.
Сознание этого двойного ощущения невыносимо терзало его.
Он понимал, что ехал к ней не для того, чтобы услышать какое-нибудь оправдание.
Как ни было достоверно известие, сообщенное ему доктором, он все еще сомневался в нем и надеялся.
Он боялся, что не застанет ее, но, к счастью или несчастью для него, она была дома и одна.
Баронесса сидела в том же будуаре, в том же кресле, как и во время несчастного подслушанного им объяснения с графом Шидловским.
Голубой капот, вышитый серебром, и распущенные пепельные волосы делали ее чудно-прекрасной.
Маленькая голубая туфля, скатившаяся с ее ноги, лежала на ковре.
Увидев его, она слабо вскрикнула и поднялась.
— Боже мой, что случилось? Вы бледны, как смерть!
Он упал в кресло, подавленный своим бессилием перед очарованием этого лица и голоса.
— Да говорите же, ради Бога, что все это значит? Дурно вам? — спросила она, садясь около него и подавая ему стакан с водой.
Он отвел ее руку и собрал все силы, чтобы спокойно говорить с ней.
— Вы слышали… Шидловский застрелился.
Говоря эти слова, он впился глазами в ее лицо.
Трепет пробежал по ее губам, зеленые глаза на мгновение потемнели.
Он наклонился к ней, сжимая ее руки до боли.
— Тамара… Викентьевна… вы виноваты в его смерти?
Несколько секунд она с ужасом глядела на него, затем лицо ее стало по-прежнему спокойно, только ускоренное дыхание показывало волнение.
— Бедный, как мне его жаль! — ровным голосом сказала она. — Только напрасно вы так обвиняете меня, Осип Федорович, я не могу запретить любить себя и не могла себя принудить отвечать на любовь взаимностью, которой не чувствовала.
— Вы взяли у него не только сердце, но, не любя его, брали… и деньги, — весь дрожа, проговорил он.
Она сделала презрительную гримасу.
— Кто вам сказал? Этот сумасшедший мальчик тратил свои деньги на все, что угодно, но только не на меня. Если свет истолковывает это иначе и вы верите, я не стану оправдываться ни перед светом, ни перед вами.
— Вы принадлежали ему? — бросил Осип Федорович ей в лицо новое обвинение, более всех его мучившее.
В ее глазах выразился такой гнев и удивление, что он был обезоружен и замолчал.
