Ее бледное, нежное лицо действительно носило печать сильного утомления. Легкая синева под глазами указывала на проведенные бессонные ночи.
Посмотрев с минуту на дорогие черты и не смея напомнить о сказанных о нем в разговоре с Шидловским словах, Пашков с сожалением поднялся, чтобы проститься.
— Уже? — воскликнула она таким тоном, что он готов был ее расцеловать. — Ведь еще не поздно!
— Вам нужен отдых, и я не хочу мешать вам, — наклонился он к ее руке и страстно поцеловал ее.
— Когда же ко мне? — спросила она.
— Когда прикажете.
— О, если бы я могла, — проговорила она с многообещающей улыбкой, — я бы приказала бывать у меня ежедневно.
Слова любви чуть не сорвались с его губ, но он удержался и, низко поклонившись, поспешно вышел.
Он вернулся домой в каком-то охватившем его счастливом настроении. Вера Степановна была в детской, куда Осип Федорович и прошел. Она с удивлением увидала его как бы преображенное, счастливое лицо и спросила:
— Что с тобой, Ося?!
Вместо ответа он поцеловал ее и вдруг проникся такой жалостью, увидав и ее просветленное от неожиданной ласки лицо, что неудержимые слезы брызнули из его глаз.
— Ося, милый, что ты? — испуганно воскликнула она, обнимая мужа.
Он молча снял ее руки со своих плеч и, махнув рукой, вышел из комнаты.
Он чувствовал, что глубоко огорчил жену своим молчанием, но что же он мог сказать ей?
Он знал, что эта милая женщина до обожания любит его и что его измена надломит ее и без того слабое здоровье. Он должен был скрывать от нее все, пока это было возможно.
Она была слишком молода и неиспорчена, чтобы заподозрить его в любви к другой женщине, и недоумевала, что сталось с ним.
Часто, сидя за книгой, она целыми часами не перевертывала страницы, и он замечал ее пристальный, вопросительный взгляд, с упреком устремленный на него.
Этот молчаливый укор сильнее слов, угроз и сцен ревности действовал на Осипа Федоровича.
Напрасно он утешал себя, что она останется его женой, его другом, спутником жизни. Он сам не мог не понимать всей ужасной фальши этих утешений.
"Жена", "друг", "спутник жизни" — все это были одни пустые слова без содержания, особенно в первые годы супружества.
Потом, когда любовь обращается в привычку, когда путем сожительства муж и жена действительно обращаются, говоря словами писания, в един дух и едино тело, это единение заполняет их жизнь, но главным образом вследствие того, что они пришли к нему путем любви и страсти, уже улегшихся и отошедших в область далекого прошлого, но как бы остановившихся при своем закате своими лучами и все еще освещающих всю дальнейшую жизнь — супруги в конце все же живут началом.
Горе супругам, начало брачной жизни которых не ознаменовалось вспышками страсти, любви, ревности. Горе, если они с самого начала были друзьями!
Они не жили, а прозябали.
Анализируя свои чувства к жене с самого начала их супружества, Осип Федорович, как мы уже знаем, пришел к роковому заключению, что он никогда не любил своей жены, не любил в том смысле, в каком следует любить женщину.
Не ведая настоящей страсти, охватившей лишь теперь все его существо, он был ребенком, для которого хорошенькая девушка, какою была его жена в невестах, явилась лишь игрушкой, затем стала действительно женой, спутницей жизни. Ему опять пришли на ум эти фальшивые слова.
"Была ли она его другом?" — мелькнуло в его голове.
И на этот вопрос он, увы, должен был отвечать отрицательно. Какой же это друг, которому он боится взглянуть в глаза?!
Осип Федорович мучился и с ужасом, несмотря на свое все продолжающее опьянение страстью, глядел в будущее.
Он не видал там исхода.
Случилось, что Пашков с женою приглашены были вскоре на небольшой вечер к Гоголицыным.
Дорогой Осип Федорович молил Бога, чтобы Тамары Викентьевны не было там. Она и его жена вместе — это казалось ему ужасным. Он был уверен, что тогда Вера Степановна сейчас же узнает его тайну.
Когда они приехали, он вздохнул свободно — баронессы не было.
Любовь Сергеевна Гоголицына, очень любившая Веру Степановну, сейчас же завладела ею, а Осип Федорович уселся играть в винт.
Через полчаса к игорному столу подошла его жена и начала следить за игрой.
— Какая-то красавица только что приехала, Ося, — внезапно сказала она, обращаясь к мужу, — я глаз от нее не могла отвести.
Вся кровь бросилась ему в лицо.
— Да, мой друг, я видел ее здесь прошлый раз, — насколько мог равнодушно ответил он.
— Вы, вероятно, говорите про баронессу фон Армфельдт, Вера Степановна? — сказал один из играющих. — Она очень хороша, но сердце ее далеко не отвечает ее внешности.
— Что вы говорите? — удивилась Вера Степановна. — Неужели, обладая таким лицом, можно быть злой? Она похожа на ангела.
— С рогами… — смеясь, добавил винтер.
— Извините, но я вам не верю, — засмеялась Вера Степановна. — Эта прелестная женщина в высшей степени симпатична.
Осип Федорович слушал этот разговор, как на иголках, его жена в своем простодушии хвалила свою соперницу.
— Что она вам сделала, что вы считаете ее такой злой? — продолжала между тем она. — Вы, мужчины, всегда рады напасть на красивую женщину, если она к вам неблагосклонна.
— О, ее благосклонность дорого стоит.
Это становилось невыносимо.
К счастью, третий робер был кончен и Осип Федорович встал. Извинившись, что не может продолжать игру вследствие головной боли, он попросил подыскать другого партнера.
Неприятный для него разговор таким образом прекратился. Он, как трус, закрывал глаза и старался не слушать намеков на жизнь любимой женщины.
Разбить пьедестал, на который поставила ее его страсть, значило разбить его жизнь.
Выйдя из комнаты, он увидел Тамару Викентьевну, которая на его поклон едва кивнула ему головой.
От этого небрежного кивка у него похолодело сердце и, улучив удобную минуту, он подошел к ней.
— Как ваше здоровье, баронесса?
— Благодарю вас, я чувствую себя очень хорошо, — быстро ответила она и, знаком подозвав к себе одного из знакомых, начала расспрашивать его о последнем придворном бале.
Она, видимо, избегала разговора с ним.
"За что?" — думал он, бледный и мрачный, направляясь в другую комнату.
Там сидели Любовь Сергеевна, Столетов и Вера Степановна. Увидав его, последняя поспешно встала и подошла к нему.
— Ты нездоров, Ося? — спросила она, дотрагиваясь до его руки.
— С чего это ты взяла, мой друг, я совершенно здоров! — недовольный, что выдает себя, ответил он.
— В таком случае ты расстроен, я вижу это по твоему лицу.
— Оставь, пожалуйста, много ты понимаешь по моему лицу — я такой же, как и всегда!
— Последнее время я, действительно, ничего не понимаю, — тихо сказала она и отошла к Любовь Сергеевне.
Раздраженный донельзя поведением баронессы, чувствуя всю свою несправедливость к жене, Осип Федорович был зол на весь свет, не исключая и себя, и молча сел около Столетова.
Тот шутил и смеялся с Любой и к удовольствию Пашкова не обратил на него особого внимания.
Недолго, впрочем, его оставили в покое.
Веселая молодая хозяйка обратилась к нему:
— Осип Федорович, у вас сегодня ужасно злой вид, я не привыкла, чтобы вы так хмурились. Что с вами?
— Люди моей профессии и моего возраста никогда не бывают так веселы, как молодежь, Любовь Сергеевна.
— Не правда, вот вам налицо Василий Яковлевич, он гораздо старше вас и не только веселый, а еще ухаживает за мной.
Она лукаво посмотрела на Столетова. Осип Федорович невольно улыбнулся.
— Василий Яковлевич — это исключение.
Из гостиной донесся веселый смех баронессы.
Голос Пашкова прервался, вся кровь прилила к сердцу. С трудом овладев собою, он продолжал:
— Наконец, он уже в таких летах, когда человек довольствуется сравнительно небольшим. Мне бы, например, показалось малым только ухаживать за вами без надежды на взаимность, — уже шутливо добавил он.
Все засмеялись, а Любовь Сергеевна воскликнула:
— Вы умеете, по крайней мере, говорить комплименты.
— Кто это, Любочка? — раздался звучный голос баронессы, внезапно появившейся на пороге.
— Доктор Пашков, Тамара Викентьевна, — со смехом сказала молодая девушка, — правда, от него трудно ожидать такого искусства?
Взгляд Тамары скользнул по лицу Осипа Федоровича.
— Я слишком мало знаю господина Пашкова, чтобы судить об этом, — равнодушно заметила она. — Василий Яковлевич, пройдемтесь со мной, я хочу разузнать у вас о здоровье графини Апраксовой… Вы, кажется, ее лечите.
Она взяла под руку старика и вышла.
