— Не знаю, Володя, — сказал Кирилл. — Я не вижу в этом смысла…
Проглотив информацию, Р. сказал:
— Жаль.
Ну что тут поделаешь? Все естественно. Лавров имел полное право думать не так, как Р., и видеть смысл в том, что для Р. смысла не имело.
И если Гоге и худсовету пришлось выбирать между тем, что видится Р., и тем, что видится Л., вполне понятно, что, в конце концов, все приняли сторону Л.
Хотя сперва Гоге показалось, что это «очень хорошая мысль», и он готов был ее реализовать.
Накануне сдачи спектакля худсовету театра, по пути на Малую сцену Гога отозвал Р. в сторонку, чтобы конфиденциально напомнить о характерности и все-таки вымарать последнюю перед «Календами» сцену Бертрана и Гаэтана.
— Мы выиграем, если заранее не будем подавать Гаэтана, понимаете? Тем сильнее будет удар, когда он читает свою главную песню… Поверьте мне, Володя, я чувствую в этом месте вялость, и ее нужно убрать…
И тут Р. сказал:
— Хорошо, Георгий Александрович.
Чуть помедлив, Гога повторил:
— Понимаете, есть ощущение, что «Майские календы» нужно начинать раньше… И Заблудовский от этого выиграет…
Р. сказал:
— Георгий Александрович, я уже согласился, что вы меня убеждаете?
Он сказал:
— Я себя убеждаю…
И пошел в зал.
Что-то мешало артисту Р., и он не понимал что.
Кажется, подчиняясь Гогиным убеждениям, он утрачивал власть над собой. На время — но утрачивал.
Ему казалось, что Гога то и делал, что всей силой своего дарования лишал Р. собственной воли. Отчасти, но лишал.
А завтра был худсовет.
Императорский библиотекарь
В «Амадее» Питера Шеффера Грише Гаю досталась невеликая роль императорского библиотекаря Ван Свитена.
Костюмы к спектаклю сочинил Эдик Кочергин, а помогала их делать Инна Габай. На атлас или парчу нашивалась крашеная гардинная сетка. А красить ее нужно было по чутью: похолоднее или потеплее, и выходило необыкновенно красиво…
Гришин камзол шили в театрально-постановочном комбинате из сиреневой парчи, перекрывая ее лиловой гардинкой; на штаны пошел сиреневый блестящий атлас; туфли были замшевые и тоже сиреневые, с бутафорской сиреневой пряжкой, ну и, конечно, белоснежная рубашка с жабо. Прибавив сюда белые обтягивающие чулки и напудренный парик, получим общую картинку…
Но, надевая дворцовый камзол и сиреневые штаны, натягивая чулки и башмаки, Гриша уже не мог отвлечься от своих собственных проблем. Он думал о старшей дочери, уехавшей навсегда в страну Израиль, и о судьбе потерянного внука. Ему казалось, что он должен спасти жену, обманутую немецким дельцом, и младшую дочь Настеньку, которая забывает русский язык…
И о ком бы из своих он ни думал, жизнь поворачивалась так, что только тверди да тверди самому себе фразу из любимой роли в «Фиесте» Хемингуэя: «Не падай духом, никогда не падай духом…»
И снова промах, накладка… Странности.
Обо всех случаях докладывали Гоге, и Гога стал его избегать.
Многие ярились, не понимая, в чем дело, а это подступала болезнь…
А ведь он помнил времена, когда они с Гогой были очень близки, потому что приехали из Москвы строить новый Ленком настоящими единомышленниками и друзьями.
Однако, приняв БДТ, Георгий Александрович не тотчас позвал за собой Гая, а когда все-таки позвал или принял в расчет Гришино стремление, то уже на вторые, а не первые роли, о чем, судя по некоторым свидетельствам, его и предупредил. То есть речь шла об укреплении вторых ролей в БДТ артистом первого положения из Ленкома, и ему самому предстояло решить, согласен он на новые условия или нет.
Пожалуй, это и был для Гриши первый удар.
Попробуй-ка сделать такой выбор: остаться одному в обезглавленном Ленкоме или продолжить совместную с Гогой творческую жизнь, но уже на втором плане…
И Григорий снова присягнул на верность Георгию, приняв его условия и стараясь не падать духом…
Гай всегда был настоящим добытчиком и кормильцем. Он первым вскакивал по утрам, чтобы приготовить кашу для маленькой Насти. Принести же домой что-нибудь вкусное было для него постоянной задачей…
Читателю, не изучившему наших времен, полезно узнать, что добывание дефицитных продуктов было актуально в живой повседневности, и мужчина, содержащий семью, по праву гордился, доставив в зубах и положив перед детенышем свежесхваченную добычу.
В постоянной охоте использовались как индивидуальные, так и коллективные навыки, и здесь трудно переоценить роль заказных или шефских концертов силами артистов БДТ перед работниками советской торговли.
Гастроли 1970 года протекали в приподнято-дружеской атмосфере празднования 40-летия Советского Казахстана, а БДТ играл роль юбилейного подарка от Российской Федерации. Имеется в виду встреча коллектива лично с Первым секретарем ЦК Компартии Казахстана т. Динмухамедом Ахмедовичем Кунаевым и вытекающие отсюда последствия в виде спроса на концерты в выдающихся трудовых коллективах республики.
В центральном гастрономе Алма-Аты театр представляла творческая бригада, возглавляемая лауреатом Государственной (бывшей Сталинской) премии Григорием Гаем. Вначале Гриша излагал краткую историю рожденного революцией первого советского театра, подчеркнув, что после вступительных слов Александра Блока и знаменитых «Разбойников» Шиллера матросы шли штурмовать мятежный Кронштадт. Затем Людмила Макарова и Владимир Татосов исполняли свой шлягерный номер рассказ В. Катаева «Жемчужина», поставленный Александром Белинским, где Люся играла разборчивую морскую рыбку-невесту с жемчужиной под плавником, а Володя сразу несколько ролей, включая морских коньков, молодого дельфина-жениха, старого краба и пожилого электрического ската — ювелира, который в конце концов определял, что у стареющей и переборчивой невесты выросла вовсе не жемчужина, а бородавка. Вслед за Макаровой с Татосовым шел Николай Трофимов с рассказом Михаила Зощенко «Стакан», который, ввиду бесконечных его повторений, все участники концерта знали наизусть, а затем — снова Гай, на этот раз с художественным чтением Владимира Маяковского: «Стихи о советском паспорте», лирика, и, в заключение, «Шесть монахинь»…
Накануне концерта сильно кутили, поздно легли, а Гастроном захотел получить порцию драматического искусства пораньше, чуть ли не в 8 часов утра.
Перед началом в кабинете директора, несмотря на головную боль, Гриша завел целенаправленный диалог о дефицитных яствах, которые концертная бригада, разумеется, оплатит, причем Гай помимо юбилейных колбас и печени трески особенно интересовался говяжим языком в банках.
Устроительница заверила концертантов, что в ее распоряжении есть большой выбор благородных съестных припасов и весь этот выбор будет предоставлен артистам БДТ, вставшим в такую рань…
— Кто рано ивстае-ет, тому Бог дайе-от, — пропела уполномоченная.
Гриша деловито уточнил:
— А говяжий язык в банках?..
— Бу-у-дит, и все бу-удит, — спела уполномоченная.
Концерт пошел весело и с подъемом, несмотря на неурочное утреннее время и то, что местом действия был выбран сыроватый подвал, уставленный огромным количеством таинственных ящиков. И вступление, и «Жемчужина», и «Стакан» вызвали горячие аплодисменты, наконец Гриша своим революционно-обворожительным басом проник в женские сердца вместе с лирикой и перешел к «Шести монахиням», после чего должен был последовать финал с общим славянским поклоном и переходом к дефициту.
В заключающем концерт стихотворении великого пролетарского поэта содержались пророческие слова:
Мне б язык испанский!
Я б спросил, взъяренный…
И едва Гриша подошел к патетическому мгновению, как Володя Татосов в качестве суфлера подбросил ему из-за ящика: «Мне б язык говяжий…»
И тут, не в силах преодолеть роковой подсказки, Гриша, а за ним и вся бригада согнулись пополам от сумасшедшего хохота…
И говяжий язык, и все остальное предназначалось Настеньке.
Ну, что тут объяснять? Младшая, долгожданная…
Последняя Гришина женитьба имела свою предысторию. Артист Р. по дружбе был представлен избраннице задолго до брака, когда она еще не обладала всей полнотой единоличной власти над Григорием, и их роман из тайного подспудно и постепенно превращался в явный.
Ирина была намного моложе Гриши, тогда как ее предшественница, тоже Ирина, была намного старше его. Первую взрослую дочь его тоже звали Ириной, так что Настенька нарушила именную семейную традицию и, появившись на свет не только по любви, но и по закону, стала средоточием жизни и тем самым любимым детенышем, которому Гриша, вскакивая с утра, варил кашку и таскал добычу в зубах…
Жизнь его обновилась, и сам он помолодел, это было заметно, и автор не исключает того, что новая семья в его сознании несколько оттеснила все остальное, может быть, даже и сам театр.
