– Пойдем, Илющенко. Переодевайся и пошли.
Игорь пошел за шкаф, где за простыней обычно переодевались врачи. А Мишкин пошел в свой кабинет, где переодевался вчера, У него нет определенного места. Где застанет его судьба, там и снимет халат. Может быть ординаторская, а может быть и его кабинет – какая разница!
Когда Мишкин пришел в операционную, больной уже спал, Он подошел, посмотрел на лицо. Лицо как лицо. Татуировка на руках, на ногах. Живот чистый – по татуировке резать не придется. На груди выколот знакомый двупрофильный рисунок. Бог юности нашей – и здесь не придется резать. А то еще проснется; и пришьет статью. Короче, операция началась и приблизительно часов через пять закончилась.
Как говорится, вышел он из операционной усталый, но довольный.
Онисов. Ну, сделал радикально?
Мишкин. Удалось. Опухоль занимала только ткань головки. Тело не затронуто. Метастазов тоже не было. Резекцию панкреатодуоденальную сделал.
Онисов. Знаю. Подходил. Вот только выживет ли?
Мишкин. Следить надо. Пойду посмотрю. В операционной больной лежал по-прежнему с трубкой в горле, по-прежнему продолжалось искусственное дыхание.
– Что, не раздышится никак?
– Плохо что-то, Евгений Львович.
Мишкин взял трубку и стал слушать легкие. Долго слушал:
– Справа в нижних отделах плохо прослушивается. Ослабленное дыхание. А попробуйте снять спонтанное дыхание. Переведите на насильственную, искусственную вентиляцию легких.
– Уже пробовали.
– Еще раз. Влажный он. Плохо с дыханием.
– Угу. Да и давление поднимается. Кислородная недостаточность.
Евгений Львович посмотрел на плечо. Из-под манжетки аппарата для измерения давления вылезал могильный холм и надпись: «Не забуду мать родную».
– Ну, давайте, еще раз попробую. Валя, сделай еще листенон. Сестра ввела что-то в вену из шприца, который лежал на столике уже заполненным.
– Дыхание прекратилось. Начинаю вентилировать. А вы послушайте, Евгений Львович.
Мишкин стал слушать.
– Нет, все равно справа в нижних отделах плохо слышно. Давайте полчаса подышим за него, потом посмотрим. Наверное, ателектаз все же справа. Вся доля не дышит. А вы отсосали из легких?
– Конечно.
– Может, еще раз?
– Мы несколько раз уже отсасывали. Последний раз перед самым вашим приходом.
Мишкин опять вышел из операционной.
– Евгений Львович, вас главный врач вызывает.
– Вот черт! Ну что еще там! Пошел.
– Ну, что случилось? Мой рабочий день кончился.
– Нет, милый, до конца рабочего дня еще три минуты. Тут другое, Женя. Тебя вызывают в райздрав на совещание.
– Когда?
– Сейчас. Еще утром звонили, но ты был в операционной.
– Да ну их к черту. Мне некогда.
– Я им сказала, что ты на большой операции и, наверное, не успеешь, но они очень просили. По поводу нашей открывающейся поликлиники, ты им, как районный хирург, очень нужен.
– Да что я там! Зачем? Сделали – и пусть радуются.
– Там вопрос – можно ли в этой поликлинике открыть районный травмопункт.
– Все равно решат, как захотят.
– Да ты пойми и их положение. Им это решить на совещании надо с протоколом и в присутствии районного хирурга обязательно.
– Пусть напишут, что я был.
– А самоуважение? Да что ты ваньку ломаешь! Пойди.
– Не могу сейчас – больной тяжелый.
– Я тебе машину дам – делов-то на полчаса.
– Да что это за чертовня какая-то! На совещания никому не нужные гоняют, кислород бегать на улицу самому подключать, дыхательной аппаратуры нет. Да что это за издевательство! В табор уйду. Буду цыган лечить и бродить с ними. Подсчитайте, сколько у нас совещаний, семинаров, занятий, школ, то кого-то мы должны учить, то по гражданской обороне, то по линии санитарной грамотности, то по черт знает чему! А у меня больной тяжелый на столе лежит.
– Женечка, не ори. Я ж предлагала вам составить график по отделениям. В этом месяце на все совещания ходит ваше отделение, например. В следующем месяце другое. И внутри отделения график по врачам. Ходить за всех, и за меня, и за завов, и замов.
– Вы же первая и пойдете на свое совещание.
– Ну ладно. Иди переодевайся и на машине туда и обратно. Мишкин вошел в операционную.
– Ну как?
– Так же.
– Сколько вы его еще собираетесь вентилировать?
– Часа полтора, наверное.
– Вера Сергеевна, я сейчас в райздрав минут на тридцать – и приеду. А вы пока вентилируйте. Хорошо?
Мишкин переодевается. Вошел Онисов:
– Тебе звонили из поликлиники. Илющенко сказал, что ты на операции и на прием не успеешь.
Мишкин махнул рукой, – мол, правильно.
Он ходил совмещать на консультативный прием в соседнюю поликлинику, где ему платили около трети ставки. К его месячному бюджету, к его полутора ставкам в больнице, прибавка этих тридцати пяти рублей играла существенную роль. Но иногда, когда у него бывали длительные операции или тяжелые больные, он звонил и предупреждал, что на приеме не будет. Он был очень неудобен поликлинике, но это был Мишкин, в нем, конечно, были заинтересованы, а потому терпели.
Перед отъездом он договорился, чтобы через тридцать минут его вызвали с совещания в больницу и прислали за ним машину.
Прибыл он на совещание вовремя. Совещание началось с опозданием, и открыл его какой-то представитель районных властей и прежде всего, поздравил врачей района с подарком, который им сделали строители, построив новую поликлинику.
– Вам, товарищи доктора, все дается, лечите только. Строители вам построили, сделали вам прекрасный подарок.
Мишкин (с места). Двери только не закрываются, а в подвале течет.
Представитель районной власти. Это по дефектной ведомости все исправят – вы работайте, главное.
Мишкин уже собрался было сказать, что подарок это не им, врачам, а им, всему населению, живущему в этом районе. Он хотел сказать, что это экономия времени не врачам, а больным. Он еще подбирал большое количество слов, которые считал уместными в подобном случае, но к нему подошли и сказали, что его срочно вызывают в больницу к тяжелому больному. Начальство милостиво согласилось на его уход, и, не дождавшись других сообщений о грядущих радостях врачей района, он уехал.
Легкое дышало плохо.
Мишкин вместе с Верой Сергеевной наложили трахеостому, то есть сделали отверстие в трахее, и оставили больного на искусственном дыхании. Около все время были Вера Сергеевна, Наталья Максимовна и сам Мишкин. Около десяти часов вечера все, кто находился в эти часы в отделении, – дежурные и оставшиеся с больным – принимали участие в работе. Надо было дышать за больного. Автоматического дыхательного аппарата в больнице не было. Все по очереди становились в головах больного и дышали: сжимали и разжимали дыхательный мяч, от которого отходила резиновая гофрированная трубка к аппарату, а от него другая трубка шла к дыхательному горлу больного. Все работали по очереди.
Мишкин. Наташа, иди домой. С ребятами кто?
Наталья Максимовна. Кто! Свекровь и муж. Не пропадут.
Мишкин. Иди, иди. Нет, я вам скажу, что в отделении должны работать мужики. Ну, иди, говорят. Хорошо, у вас нет детей, Вера Сергеевна.
Вера Сергеевна. Чего ж хорошего?
Мишкин. Да а. И вы идите, Вера Сергеевна. Не бабское это дело – медицина.
(«Взяли сразу и столько пустили баб в медицину, – философствовал Мишкин, сжимая и отпуская мяч. – Это надо было постепенно. Потихоньку приучать жизнь к этому. Это как большую рану зашивать. Например, после удаления грудной железы. Хочется сразу наложить посредине швы. Сведешь края, а потом, думаешь, легко будет. Ан нет. Надо маленькими стежочками, прямо за краешки кожи, частенько частенько, постепенненько, медленно зашивать, тогда больше шансов, что зашьется ровненько, без натяжения, и заживет хорошо. А тут сразу – хоп! – и столько баб в медицину».)
Вера Сергеевна. По-моему, вы устали, Евгений Львович. Идите в ординаторскую отдохните, а мы покачаем.
Мишкин. Нет. У меня все в порядке. Идите домой. Не бабское это дело. И жизнь пройдет. Идите домой, рожайте детей лучше. А это что за жизнь: семь дней – сняты швы, семь дней – сняты швы, а тут вдруг и жизнь кончается. Идите домой, Вера Сергеевна, идите. Слушайте меня, не возражайте. Главное – это научиться слушать, а не прислушиваться и искать получше возражения. Слушать надо других, понять их стараться. Слушать надо друг друга и стараться понять друг друга. А без этого князь Мышкин – идиот, а Ставрогин – душа общества.
Мишкин явно устал – он болтает, а это у него первый признак. Конечно, устал.
– Евгений Львович, идите отдохните. Ведь операция-то какая большая.
– Вот потому-то и не иду отдыхать. Уйдете домой, вот тогда я посижу в ординаторской. А девочки покачают. А потом опять я. А потом дежурные. А потом и вы придете, и Наталья Максимовна придет.
Вера Сергеевна и Евгений Львович уходят в ординаторскую.
Кабинет главного врача. У главного врача, моложавой блондинки, лицо сегодня злое. Рядом стоит женщина невыразительной внешности, описать которую я затрудняюсь. Волосы, может быть, серые. Лицо со всеми присущими ему предметами, и все эти предметы даже правильны по форме. Ничего не могу найти характерного в ее внешности. Женщина что-то горячо объясняет главному врачу. Послушаем:
