кодекс в красной как клюква обложке, и я взяла его.
Вращающиеся двери протолкнули меня в нагретое и ярко освещенное фойе на первом этаже башни. Справа – три бежевые кадки с неизвестными мне тонкими деревьями, под кадками бежевые пластиковые стулья. Слева – кофейная стойка, за стойкой бородатый продавец в клетчатой рубашке и с круглыми глазами, похож на карпа. Прямо по курсу – позолоченные турникеты, перед турникетами прохаживаются два охранника в голубых форменных рубашках. В противоположность бородатому карпу они гладко выбриты, идеально пострижены и широкоплечи. Я потопталась, оглядываясь, потом тихо отступила к деревьям и набрала мамин номер.
– Уже?! – воскликнула мама и велела ждать ее на месте.
Я опустилась на пластиковый стул, ощущая, как он прогибается подо мной, и открыла Уголовный кодекс. Я ожидала, что речь в нем сразу же пойдет о преступлениях и соответствующих наказаниях, но Кодекс сперва перечислял свои задачи – защищать права и свободы человека, окружающую среду и безопасность, а также принципы – принцип законности, равенства, вины, справедливости и гуманизма. Было видно, что Кодекс писали хорошие люди с хорошими намерениями. В статье о принципе гуманизма говорилось, что наказание за преступление не может иметь своей целью причинение осужденному физических страданий или унижение его человеческого достоинства. Я перечитала эти слова несколько раз. Все, что я до сих пор слышала, читала и смотрела о тюрьмах и лагерях, говорило об обратном – там осужденные только и делают, что страдают, физически и морально, и ни о каком достоинстве говорить не приходится. Принцип работает такой: осудили – пострадай.
– Господи, это что у тебя?
Я подняла глаза от Кодекса – передо мной стояла мама и с удивлением разглядывала клюквенную обложку.
– В школе задали, – пробормотала я.
Мама понимающе протянула «а-а» и сунула мне в руку деньги.
– Возьми себе кофе, а я пока доработаю. Через полчаса спущусь!
Она постучала на каблуках прочь, просочилась через турникет и унеслась вверх на одном из лифтов, сдержанно мерцавших стальными дверями в глубине фойе. Я посмотрела на деньги, подняла глаза, чтобы посмотреть на кофейную стойку, и встретилась взглядом с продавцом. Он тут же расплылся в широкой улыбке, и его усы с бородой разъехались в стороны как мехи аккордеона. Мне ничего не оставалось, как встать, сунуть Кодекс под мышку и зашагать к нему.
– Привет! – поздоровался продавец, когда я приблизилась.
Я сразу пожалела, что у него такой глуповатый карповый взгляд, потому что, если бы не это, я бы немедленно захотела с ним познакомиться. А так я просто сказала:
– Черный чай, пожалуйста.
– Чая нет, к сожалению, – он огорченно надул губы. – Эспрессо, капучино, латте, флэт уайт, ванильный раф, цитрусовый раф, кокосовая сакура, малиновый миндаль.
И он воззрился на меня в ожидании ответной реплики.
– Кофе с молоком и сахаром, – пробормотала я.
Он поднял глаза к потолку, потом тряхнул головой, показывая, что понял меня, и пируэтом развернулся к своей кофейной машине. Пока он возился с кофе, я могла беспрепятственно разглядывать его со спины. Жаль, конечно, что к нему не приделаешь голову поумнее, но кого я обманываю: даже если бы он был что надо и я бы с ним познакомилась, где гарантия, что он захотел бы знакомиться со мной? Тьфу, какой я трус! Гарантии мне подавай. Сейчас познакомлюсь с ним назло себе из принципа. Но тут он повернулся, поставил передо мной дымящийся бумажный стакан, улыбнулся, и его милое румяное лицо на корню убило мою романтическую устремленность. Вернусь-ка я лучше к Уголовному кодексу.
– А это бесплатно, – и он положил на стойку плоскую шайбу шоколадного печенья.
Лифты раскрылись, выпуская из себя группки людей в пальто и теплых куртках. Переговариваясь между собой и бубня в телефоны, они просеялись через турникеты и устремились к выходу. Я некстати оказалась у них на пути, и они огибали меня не глядя, пока я осторожно, мелкими шагами продвигалась к деревьям в кадках, держа стакан и печенье.
К каждой статье Уголовного кодекса прилагались комментарии в несколько раз длиннее самой статьи. Когда я добралась до комментариев к статье про принцип гуманизма, я поняла, каким образом примиряются между собой и входят в союз тюремная жизнь и гуманистический идеал Кодекса. «Следует иметь в виду, что реалии отбывания наказания в ряде случаев могут причинить тому или иному субъекту и физические страдания, и унижение человеческого достоинства». Я поставила стакан с кофе на сиденье соседнего стула и сунула в рот печенье. Оно оказалось родным братом овсяных печений моего папы – такое же картонное и труднопреодолимое. Но поскольку бородатый продавец держал меня в поле зрения и то и дело мне улыбался, я решила из вежливости печенье прожевать. Двигая челюстями, я перечитала фразу из комментария еще раз. «В ряде случаев» и «тому или иному субъекту» – сказано аккуратно. У папы и мамы был друг, которого посадили за хранение наркотиков, он повесился через месяц. Меня тогда еще не было на свете, но я знаю эту историю, потому что мама за последние несколько лет рассказала мне ее сто раз, рассчитывая на то, что это заставит меня держаться от наркотиков подальше. Кстати, где тут статья про наркотики? Номер 228. За хранение в значительном размере – лишение свободы до трех лет, в крупном размере – от трех до десяти, в особо крупном – от десяти до пятнадцати. Я опустила книжку и принялась шарить глазами по этому бессмысленному сверкающему фойе, ища, на что бы посмотреть, чтобы успокоиться, потому что мне стало очень не по себе. Я чуть маме не позвонила, чтобы позвать ее немедленно сюда вниз – такой одинокой и покинутой я себя почувствовала. В сторону бородатого продавца я даже не косилась – увидит мои жалкие моргающие глаза и решит, что я ку-ку. Встречаться взглядом с охранниками тоже не хотелось – их форменные рубашки рождали нехорошие ассоциации с полицией. Проходящие мимо меня хорошо одетые, причесанные и довольные мужчины и женщины напоминали, что мои родители совсем не такие (что бы там ни воображала себе мама) и никогда такими не будут, да и я вряд ли. Я решила спрятаться в стакане с кофе, потянулась к нему и опрокинула. Кофейная жижа разлилась по бежевому стулу и весело закапала на светлый мраморный пол. Я охнула, вскочила, бросила Кодекс на стул и в растерянности обернулась к бородатому продавцу. Тот уже спешил ко мне с пачкой бумажных салфеток. Но его опередила неизвестно откуда возникшая женщина со шваброй и ведром на колесиках. Маленькая и безмолвная, она в несколько движений убрала лужу, почти неслышно проговорила что-то успокаивающее в ответ на мои неуклюжие извинения и быстро удалилась куда-то в дальний угол фойе, где скрывалась незаметная темно-серая дверь.
– Ну, ты готова? – весело спросила меня мама, чье появление я тоже прозевала.
«До свидания», – попрощалась я с бородатым карпом. Он дал мне еще одно печенье, и я несла его в руке как медаль, пока мы с мамой шли по темной улице. Мама болтала без умолку.
– А что ты волосы наверх не закалываешь? Тебе так гораздо лучше будет. Может, сходим сейчас куда-нибудь? Ты не голодная? Горячего чего-нибудь. Или в кино! О, мне говорили, в ЦДХ такая хорошая выставка сейчас. Нет, в ЦДХ мы уже не успеем. Но там рядом классное кафе. Нам с тобой обязательно надо куда-то сходить вместе!
– Я устала, – промямлила я.
Если бы я могла рассказать ей про принцип гуманизма, статью 228 и свое смятение. Но я заранее знала, что она меня не поймет, а всполошится и начнет расспрашивать, не употребляю ли я наркотики.
– В другой раз, – согласилась мама.
Я ожидала, что она продолжит говорить, но мама стихла, и мы шли какое-то время молча.
– Как
