Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский

Чем быстрей идешь, тем сильнее ноет в боку.

Зато сердце стучит ровно, без перебоев.

Я обречен двигаться, у меня странная болезнь. Вернее, болезнь не странная, аритмия, но странно проявляется – экстрасистол нет в состоянии полного лежачего покоя или, наоборот, интенсивного движения, а вот когда сидишь и работаешь, сердце то и дело болезненно икает. Врач посоветовал – больше равномерных усилий. Ходьба на лыжах зимой, езда на велосипеде летом, плавание. Этим я и занимаюсь, плюс еще коньки, ролики, активные игры с младшей семилетней дочерью и отказ от езды на машине, только пешком и в метро.

Когда двигаешься, перебоев почти нет, зато ноет левый бок. Невралгия или невроз, черт его знает, появилось лет тридцать назад, врачи так и не поняли, что это. А я привык. Как и к шуму в ушах. Сначала в левом ухе, после свинки в возрасте двадцати трех лет, потом, в сорок с чем-то, в правом – после удара головой о березу. Подскочил в лесу на кочке и не удержал в руках велосипедный руль, воткнулся в ствол, что-то зажало в шее, от этого и шум. Постоянный, неумолкающий, будто живешь рядом с водопадом, если сказать красиво, или с прохудившейся водопроводной трубой, если сказать обыденно, которая сифонит и шипит вырвавшейся струей. Трудно только первые два-три года, а потом привыкаешь. Кто узнает, удивляется – с ума же сойти можно! Можно, но пока не сошел.

Ко всему привыкает подлец-человек, сказано у Достоевского. Да нет, не всегда подлец, способность терпеть – великий дар, помогающий превозмогать в жизни многое, в том числе и саму жизнь.

К тому же всегда в плохом можно найти и хорошее. Та же свинка дурацкая, после нее бывают и менингит, и мужское бесплодие, а я отделался лишь левосторонней глухотой, и пусть мои дети скажут мне спасибо.

Я катился в лесопарке по недавно проложенной лыжне среди сугробов, не утруждая себя, ни о чем конкретно не думая, но чувствуя, как в голове что-то происходит, возникают какие-то слова и образы, неясные, как силуэты в тумане, это похоже на сновидения наяву. Где-то там город, твои заботы и дела, ты пропал и выпал, пусть ненадолго, ты никому не принадлежишь и подозреваешь, что счастлив. Именно подозреваешь: ощущение счастья пугливо, как бабочка, – пока смотришь издали, она есть, а подойдешь, захочешь схватить – улетела, нет ее. Иначе говоря, счастье кончается ровно тогда, когда начинаешь его чувствовать.

Снег, закатное солнце лучами сквозь деревья, тишина, одиночество. Благодать.

Тут сзади равномерные звуки лыж и палок. Кто-то догоняет.

– Лыжню! – звонкий девичий голос, слегка запыхавшийся.

Что делать, отхожу в сторону, в сугроб, пережидаю.

Мимо мчится и удаляется девушка в ярко-алом лыжном костюме, на голове белая шапочка, из-под нее по плечам густые темные волосы. Угадывается сквозь костюм, что девушка стройная, чудится, что она красивая. Не спортсменка, те одеваются иначе, плотные трико на мускулистые ноги, и плечи у них шире, и лыжи длиннее, и мах палок резче. Но редкость уже то, что она молода, в этом парке днем на лыжах ходят лишь пенсионеры и пенсионерки, да и в выходные по большей части – люди зрелого возраста, спохватившиеся насчет здоровья, да еще родители с детьми, они обычно катаются на горках у пруда.

Там, у пруда, лыжня не одна, там я могу обогнать девушку. Зачем обогнать? Затем, что досадно и обидно стало. Я не мужик, что ли? С каких это пор я позволяю обойти себя какой-то девице?

Ну, и личико ее рассмотреть.

Я прибавил ходу. Бок жалобно заныл, дыхание стало тяжелым, спина тут же взмокла. Но девушка не становилась ближе. Она шла ровно, уверенно отталкиваясь палками. Обычно женщины, если не спортсменки, идут на лыжах довольно неуклюже, высоко задирая руки и плоско двигая ногами. На палки они опираются, а мужчины ими отталкиваются. Еще они предпочитают больше работать ногами, а мужчины – руками. Простое наблюдение, но, если захотеть, в нем можно увидеть глубокий смысл. Или – навязать. Смысл впихивается во что угодно, было бы желание.

Я поднажал. Бок взвыл, сердце заколотилось, воздуха не хватало, я широко открывал рот. И начал постепенно догонять прекрасную лыжницу. И у пруда, на открытом прибрежном пространстве, не только догнал, но и перегнал, скатился вниз, в небольшой овраг, и шустро взбежал на противоположную сторону, ставя лыжи елочкой. Наверное, вполне лихо выгляжу в глазах отставшей девушки. Бодро, упруго и молодо. Обернулся – где она? Далеко она, ушла в сторону, на просеку.

И тут в глазах потемнело, сердце исчезло, показалось – остановилось, ноги ослабели, впору лечь, воздух так загустел, что каменно застрял в глотке, не туда и не сюда. Умираю, что ли?

Я стоял, вцепившись в рукоятки палок, скривившись, сгорбившись, смотрел на девушку, уходящую в деревья, и думал с обидой: елки-палки, так и сдохну, не узнав, красивая она была или нет. И мне стало смешно от этой мысли. И на какой-то миг я почувствовал, что именно сейчас, в момент боли и ужаса, счастлив, причем счастлив осознанно, ясно, плотно – независимо от исхода.

Я сдался, я смирился, появилось чувство освобождающей обреченности и готовности ко всему. Может, именно поэтому и отпустило.

Потом несколько раз скатился с горки – для этого сюда и шел, люблю это с детства, поломав немало лыж, оглядел пруд, дома за ним, черно-белую березовую рощу на берегу, будто со всем этим на всякий случай прощался, и с чувством исполненного долга побрел потихоньку домой.

Я отличная актриса по жизни. Обычные актеры, которые в кино и сериалах, должны уметь наглядно показывать, что думают и чувствуют их герои, чем нагляднее, тем лучше. А я, наоборот, умею не показать, что думает и чувствует моя героиня, то есть я сама, это намного сложнее и важнее. Тут необходимо настоящее мастерство, подлинное искусство.

Пример. Продюсер Г. рассказывает мне, как надо переделать сценарий 365-й серии эпопеи «Любовь-до-гроба-дураки-оба», пускается в рассуждения, как вообще писать сценарии. Они все, продюсеры-то