Ушла телеграмма – и как завязла в болоте: час за часом, ответа не было.
Правительство как будто желало продолжать войну? Но ничего не делало, чтоб сохранить армию.
Отклик пришёл из Тифлиса, но помощи в нём не содержалось: повелевал великий князь генералу Алексееву объявить в самых категорических выражениях Львову и Родзянке, что и он, великий князь, требует от них категорического обращения к войскам, иначе и он, великий князь, безусловно не ручается за поддержание дисциплины, следствием чего явится неминуемый проигрыш войны.
А ещё велел Верховный Главнокомандующий его высоким именем объявить войскам, что никакие такие «делегации» не посланы правительством, а все подосланы врагами России.
Там, далеко, ему не чувствовалось, как это здесь никого не убедит.
И вот прошло шесть беззвучных, безотзывных часов – и Алексеев погнал Львову-Гучкову-Родзянке новую телеграмму. Что какие-то неуловимые элементы создают солдатские организации на Северном фронте, наблюдается их попытка стать хозяевами во Пскове. Дабы не допустить позора России, новому правительству необходимо наконец проявить власть и авторитет: срочно, определённо и твёрдо сказать, что никто не смеет касаться армии. А военный министр должен воззвать, что основной долг армии – сражаться с врагом внешним, а никакие делегации не имеют права вводить перемены в нормы войсковой жизни. Нужно спасти войска от развала всеми силами и способами!
Они там все были на местах и на отзыве, пока шла речь, как получить министерские посты. А получив – заглохли, онемели. От того, что делалось на фронте, от Свеаборга и уже до Киева, правительство воюющей страны должно было сотрястись, отвечать на телеграммы каждые десять минут, приходить к аппарату через полчаса! Но в заколоженном отупевшем Петрограде не хотели ни понять, ни откликнуться.
И спустя ещё три часа, уже вечером, Алексеев послал новую телеграмму всё тем же троим и всё о том же: что армия катится к полной небоеспособности, грозит проигрыш войны. И приведёт к роковой катастрофе всякое промедление в присылке текста новой присяги. Брожение в армии можно объяснить исключительно тем, что для массы простонародья остаётся непонятно истинное отношение правительства к воинским начальникам.
И – как об стенку горох. Правительство – молчало.
А действовать смело сам военными средствами – генерал Алексеев не решался, после отговоров Гучкова.
Гучков над развалом флота и армии. – Принимает генерала Корнилова. – На заседании Совета министров. – Кулуарно: арестовать царя!Где же та множественность путей, которая открывается в обширной талантливой стране перед талантливым человеком, наконец пришедшим к власти? Такого обременённого, унизительного положения, какое застигло Гучкова в первые же сутки на посту военно-морского министра, он никогда не мог бы представить, это не почерпнуть было ни из какого опыта. В Кронштадте и Гельсингфорсе убивали, говорят, по каким-то заготовленным спискам, – и лучших боевых офицеров, совсем не в хаосе обезглавили флот! Но ни тех убийц, ни даже убийц Непенина Гучков не мог арестовать, расстрелять, ни даже наказать, ни даже побранить, но писать по морскому министерству приказ такой, какой согласится выполнить революционный сброд: «…порядок в России повсеместно восстанавливается. Повинуйтесь своим начальникам, так же, как и вы, признавшим произведенный народом переворот…»
Сегодня было воскресенье, – но какое кому теперь воскресенье? Все министры ехали по своим министерствам, а после трёх часов должно было заседать и всё правительство. (Да как оставаться дома? – в трёхсотый раз опять какая-то нависшая необъяснённость, тяжёлые взгляды жены, – ещё на это тратить нервы в такой момент! Придумал: переедет один в министерскую квартиру при довмине. Выглядит естественным шагом: надо находиться при прямом проводе.) И Гучков с утра поехал в довмин.
Тут ждали его телеграммы. От Эверта и Брусилова – об арестах военачальников и самовольных выборах. Из Моздока: смещён атаман Терского войска. Из Читы: смещён атаман Забайкальского войска, да не казаками, а каким-то общегражданским комитетом. А в 171 пехотной дивизии солдаты арестовали весь штаб. Да вот рядом, в Сестрорецке: солдаты арестовали всех офицеров!
Что же делать?
Да Гучков охотно бы сейчас порвал с Советом депутатов! Начал бы с ними открытый конфликт, – это было в его натуре, грохоту побольше! Ему даже легче так.
Но ведь всё правительство отшатнётся, он так и видел этих трусов, а есть и министры-заискиватели перед Советом.
И потом: раз петроградские воинские части уже захвачены Советом – к чему такой конфликт может повести, если не к гражданской войне? А как отважиться поднять её, когда идёт война внешняя?
Не хватало опоры во всём армейском пространстве. Надумал Гучков послать запросы в Ставку и на все фронты: как воспринят ими разосланный вчера приказ № 114, какие есть соображения? (Учесть их при дальнейших шагах.)
Тут доложили, что генерал-лейтенант Корнилов прямо с вокзала явился к своему министру.
Отлично! Звать.
Невысокий, чёткий, с фронтовою свежестью – обдал свежей надеждой и Гучкова. Сух, ничего лишнего в фигуре, только – для войны и разведки. Знаменитый на всю Россию генерал, год пробыл в австрийском плену, бежал в шинели австрийского солдата, портрет его обошёл всю Россию. Лицо настолько простоватое, ещё и под короткой незамысловатой стрижкой, – может сойти за простого унтера, не принять его никак за генерала, ничего общего с той аристократической белой костью, одинаково ненавистной простым солдатам, Совету или Гучкову. Да калмыцкое или бурятское в лице, светло-оливковая кожа, узкие глаза, проверяющее недоверие с огоньком, – о, да отлично он будет разговаривать сейчас с распущенными массами!
Когда вопрос не поддаётся решению теоретическому – его можно решить личностью?
Конечно, общего развития, общего охвата событий от него не жди. Ни даже стратегического кругозора. Но таких операций ему и не предстоит. А личная храбрость – вне сомнений. Верный исполнитель. Замечательный выбор!
Как хозяин Военной комиссии Гучков с большим правом мог сказать сейчас (хотя не он придумал):
– Лавр Георгиевич! Это – я выдвинул вашу кандидатуру. Я очень надеюсь…
Один георгиевский крест на груди, один – под шеей, никаких больше орденов не носит. Унтерские и усы, с извивом, никак не фиксатуаренные. Хмуро-серьёзный и как будто нисколько не польщённый принятием Округа, слушал как задание на местную разведку.
И эта правдивая его военность, без интеллигентских мудростей, окончательно подкрепила Гучкова: вот такой военной косточки и не хватало сейчас в столице.
Объяснил ему положение: настроение частей, агитация, «приказ № 1», положение офицеров, Совет депутатов, обязательство не выводить гарнизон, – да он сам всё увидит лучше. И вот, надо найти путь вернуть дисциплину. Без всяких внешних средств и с кипящим этим материалом – создать опору для Временного правительства. Что касается личных назначений и смещений – неограниченные полномочия, устранять непригодных, а приглашать хоть с фронта.
Уговорились встретиться завтра-послезавтра. И на том Корнилов, так и не улыбнувшись ни разу, не расслабясь, поехал в Главный штаб.
А не успел уехать – принесли Гучкову только что наклеенную на бумагу ленту новой телеграммы Алексеева. Просил Алексеев: никакими реформами не заниматься, оставить в покое привычный строй службы и отношений. Он был встревожен так, что это ломало тон служебной военной телеграммы, он настаивал на энергичных правительственных мерах для искоренения заразы разложения войск – прежде чем она полностью перекинется из тыла на Действующую армию. А сама правительственная программа, обещание общественных прав солдатам во время войны, – грозит гибельными трениями. Алексеев просто писал, что надо спасти военную дисциплину.
Сидел Гучков над этой телеграммой – а ответить было нечего.
Следовало бороться с первой минуты? Ещё вчера бы – начисто отменить «приказ № 1»?..
Но ничего б это не дало, не подействовало б. Алексеев не может представить, как тут, в Петрограде, запуталось. Алексеев не может же хотеть гражданской войны для спасения дисциплины.
Так что ж? На третий день – да с грохотом уйти из министров?
Но как тогда все его реформы, все его мечты? Если будут уходить такие, как он, кто ж останется Россию направлять?
Тем временем ехать надо было на дневное заседание правительства, и так уже опаздывал. Сегодня, когда меньше дел, так и поехать, в иной день не соберёшься.
Так, за несколько часов в довмине ничего решительного не совершив, Гучков в расстроенном состоянии поехал к Чернышёву мосту.
Тут уже начали.
Сел к овалу большого лакированного стола, где место было, – не почувствовал, что сел в кругу своих. Как будто и в одном штурме власти шли, а – все порознь.
