Любомирских, Александр и Криштоф, вызвались идти, выразив надежду, что для усмирения этих мятежников больших сил не потребуется. Решено было отправить их, а хорунжий Конецпольский хотел послать в Броды за пушками; но пришли такие вести о татарах, что нельзя было медлить ни минуты.
Отправку Жебржидовского и Любомирских на Подгорье постарались устроить так, чтобы войско не знало о них и о новом бунте, но в лагере, где случайно оброненное слово моментально облетало всех, трудно было сохранить тайну.
Радзеевскому, хотя он не участвовал в военном совете, все было известно; а всему, что могло наделать хлопот королю, он только радовался.
Однако он решил пока не говорить о Подгорье, а выждать удобную минуту. Вечером Казимирский прибежал на обычное собрание с растрепанной чуприной и еще более, чем обыкновенно, красным лицом.
— Эй! Эй! — закричал он еще на пороге. — Что такое творится на свете? Между королем и панами гетманами нет согласия. Они хотят стоять и дожидаться здесь неприятеля, а король, услыхав, что Хмель под Дубном и Олыками, хочет идти, прикончить и раздавить его. Очевидно, Потоцкий, хоть и опытный воин, уступит, потому что король уперся; но вот что странно и непонятно: коронный мечник и двое младших Любомирских двинулись сегодня утром куда-то в сторону. Куда? Зачем? — Тайна!
— Нам нужно всем собираться в кучу, — прибавил Казимирский, — а тут уходят некоторые из лучших полков!
Подканцлер, который сидел за столом, дал знак, что ему кое-что известно, но приложил палец к губам.
— Толкуют о холопском бунте в Подгорье, — сказал он, вполголоса, — а я думаю, что это слух, пущенный казаками, чтобы разъединить наши силы.
Казимирский задумался; остальные молчали.
— Бунт в Подгорье, — повторил Радзеевский. — Да еще такой, что нужно высылать целые полки.
— Неурядица во всем, — подхватил Снарский, — легковерие, все потеряли голову. А тем временем, что творится? Шляхта уже бурлит, жалуется, что даром тратит время, а король все держит ее, пока она окончательно проестся. Хотят устроить сходку и обратиться к королю.
— Где ты это слышал? — спросил подканцлер.
— Где? Достаточно подойти к любой палатке и прислушаться, — отвечал Снарский. — Пишут жалобы. Всего обиднее им то, что король особенно заботится о немецких полках и немцах. Когда дело идет об опасностях, о разведках, в которых приходится рисковать жизнью, посылают нас; а харчи, жалованье, милости — тут немцам предпочтение….
— Ото! — сказал Радзеевский. — Разве это новость, что немцы нам пакостят? Это повелось еще от Сигизмунда.
— Владислав тоже носился и нянчился с ними; и Ян Казимир оказывает им предпочтение. От них не избавишься. Гувальду всегда ласка. С ним король чувствует себя, как рыба в воде, а с нами ему не по себе.
— Шляхта, — продолжал Снарский, — уже много накопила жалоб против короля, а умы так настроены, что того и жди вспышки. Я боюсь только, что именно в ту минуту, когда мы будем уже лицом к лицу с казаками, они предъявят такие требования, которых он исполнить не может.
— Э! — заметил молчавший до сих пор Моравец. — А что вы думаете? Руководители шляхты на то и рассчитывают, что если они прижмут короля, когда ему придется круто, то больше выторгуют! Ого! Нюх у них хороший!
За столом сидел впервые явившийся к подканцлеру хорунжий Мазевский, мужчина средних лет, не принимавший участия в разговоре. Его мало кто знал, кроме Банковского, с которым он пришел.
До сих пор он сидел молча и приглядывался к компании, а лицо его как-то странно то оживлялось, то хмурилось. Наконец он не выдержал.
— Хороша, нечего сказать, шляхта! — воскликнул он. — Стоило идти для того, чтобы устраивать заговоры и ставить помехи нам, готовым пролить кровь… гром бы разразил такое посполитое рушенье!
Все обернулись к нему.
— Это изменники и негодяи! — гаркнул он. — Нам грозят казаки с татарами, а эти бестии думают, как бы взять подороже за свою шкуру, которой еще не рисковали!
— Смилуйся, хорунжий, — перебил Казимирский, — что ты так рассвирепел! Шляхта стоит за свои права…
— Провалиться бы ей с этими правами! Что ты толкуешь о правах? Здесь нет другого права, кроме военного, а кто его не признает…
Мазевский сел, взбешенный, не кончив речи; все переглянулись, как будто говоря: «Этот не из наших…»
— Успокойтесь, — рассмеялся Банковский, — шляхта исполнит свои обязанности. Если же она напоминает…
— Для этого будет достаточно времени после войны! — горячо возразил Мазевский. — А теперь одна задача: подавить бунт, усмирить мятежников, прогнать татар… Ничего другого я не признаю; изменник тот, кто думает о другом!
— Именно потому, — перебил подканцлер, — люди и беспокоятся о поступках короля, так как один ложный шаг может погубить нас.
— Пустое, при нем совет! — сказал Мазевский.
— Он его и знать не хочет, только немцев слушает, — вмешался Прошка. — Нет, нет, — немцев надо выкурить.
— Но, тысяча чертей, — крикнул Мазевский, — немецкая пехота образцовая; без немецких пушкарей мы не можем обойтись.
Подканцлер начал осторожно расспрашивать, кто привел хорунжего; отвел Банковского в сторону и стал ему выговаривать.
— Но он дельный и храбрый жолнер, — оправдывался Банковский, — и пользуется большим влиянием, а если немножко иначе думает, чем мы…
— Немножко! — засмеялся подканцлер.
Между тем спор прекратился; обычные гости Радзеевского сообразили, что разжигать его не следует, и один за другим умолкали, а Мазевский, понимая, что здесь ему вовсе не рады, и что эта компания не по нем, надел шапку и ушел.
— Надо быть осторожным, — сказал Радзеевский, — на что нам куртизаны и паразиты гетманов? Нам нужно собрать вокруг себя свободных людей.
По уходе Мазевского, когда все успокоилось, Казимирский начал рассказывать, что он сделал и что готовилось.
Готовился военный заговор против короля. Вырос он из пустяков. Подканцлер не мешался в него, а только поддерживал добрым советом, и горячо интересовался им. Казимирский разносил его приказы, выдавая их за свои, привлекал новых горланов, старался всюду засеять зерна, из которых должен был вырасти союз против короля. Толковали уже о созвании, в случае крайности, кола, которое в лагере было тем же, чем роскошь в мирное время. Войсковое коло считало себя вправе требовать к ответу гетманов и воевод.
Подканцлеру недоставало только его правой руки, Дембицкого, который, наконец, известил его о своем скором прибытии.
Все это происходило под боком у короля и гетманов, в такую минуту, когда была необходима строжайшая дисциплина. Радзеевский радовался этому как вернейшему средству добиться высокого положения.
«Без меня им с ними не справиться; я один сумею уговорить, успокоить и заткнуть рты… Королю придется меня просить».
Ян Казимир даже не предчувствовал этой опасности.
На военном совете постановили переправиться на другой берег Стыря,
