хотел задать вам один вопрос, — сказал Атта.
— Задавай.
— Вы же не возражаете, если я буду ночевать в одной комнате с вашей дочерью?
И тут отец Тирзы рассмеялся, впервые он по-настоящему расхохотался над этим парнем.
Он переложил пилу из левой руки в правую.
— А что вы будете делать в Африке? — спросил он. — Спать на разных кроватях? Бронировать разные хостелы? За кого ты меня принимаешь?
— Нет, конечно нет. Но это ведь ваш дом, тут другое дело. Наверное.
— Этот дом принадлежит мне настолько же, насколько и Тирзе. Так что, если она не возражает против того, чтобы делить с тобой комнату и постель, я тоже возражать не буду.
Атта посмотрел на яблоню.
— У вас хорошо получается, — сказал он. — Я про то, как вы здорово обрезаете ветки.
— У моих родителей была скобяная лавка, магазин инструментов. — Хофмейстер до сих пор не мог произнести это без легкого чувства стыда. Магазин инструментов. Но это многое объясняло. Он рано научился с ними управляться.
— Да, Тирза мне что-то рассказывала. Но как бы то ни было, я просто хотел спросить, мои родители тоже…
— Да? Что они тоже?
Хофмейстер уставился на него. Молодой человек Тирзы. Мужчина, которого он считал не просто слишком взрослым для своей дочери, но и крайне неприятным типом. Неприятным в этой его вежливости, в его присутствии, неприятным с первого взгляда.
«Ни один мужчина не будет для тебя достаточно хорош, чтобы встречаться с Тирзой», — сказала его супруга. Но это было не так. Это была его интуиция.
— Мои родители тоже очень консервативны.
— Я не консерватор, — сказал Хофмейстер. — Я реалист и практик. Они верующие?
— Мои родители? Да, это так.
— Это так, — повторил Хофмейстер.
Молодой человек остался в растерянности, а Хофмейстер снова взобрался наверх и продолжил обрезать ветки. Когда через пять минут Атта никуда не ушел, он опять спустился и спросил:
— Хочешь попробовать?
— Что?
— Пилить ветки. Работать в саду.
Атта улыбнулся:
— Я никогда не пробовал.
— У твоих родителей нет сада?
— У них балкон.
Хофмейстер вытер тыльной стороной ладони рот, подбородок, щеки:
— Вот как. Ну, социальная квартира с балконом тоже может быть вполне приличным местом. Так что, попробуешь?
Атта явно замялся.
— Ты же едешь в Африку! Вы поедете в джунгли? Так подумаешь, маленькое деревце в Бетюве. Давай, начни вон с той, самой тонкой.
Хофмейстер показал наверх, на ветку, которую спокойно можно было и оставить. Она была не настолько сухой.
Атта помешкал, но все-таки взял пилу.
Она оказалась явно тяжелее, чем он думал. Это было очевидно. Но каждый, кто хоть раз брал в руки бензопилу, поначалу должен был привыкнуть к ее весу. С инструментом, как с человеком, нужно сближаться постепенно, привыкая друг к другу. Чем лучше друг друга знаешь, тем больше можно получить.
Хофмейстер показал, как заводить пилу. Как выключать. Где кнопка блокировки. Как правильно держать инструмент.
— Это «Штиль-MS 170», — гордо сказал Хофмейстер, — в своей линейке самая лучшая бензопила.
Молодой человек неловко поднялся по лестнице. Он добрался до самого верха и крикнул вниз:
— Вы уверены, что это хорошая идея, господин Хофмейстер?
— Это просто отличная идея. Если у тебя один раз получится, потом сможешь всю жизнь получать удовольствие от такой работы. «Штиль-MS 170» очень безопасная пила, не бойся.
Отец Тирзы еще раз показал, какую ветку спилить.
— Не бойся! — крикнул он. — Просто думай головой.
Безопасная пила, так ему сказали в магазине, где он ее покупал. Намного безопаснее электрической со шнуром и проще в использовании.
Молодой человек Тирзы стоял на лестнице и пилил ветку. Через пару минут она оказалась на земле. Она была совсем тонкой.
Атта спустился. Он сильно побледнел.
— Ты что, испугался? — с надеждой спросил Хофмейстер. — Жутковато было?
— Немного, — кивнул молодой человек, который сейчас был больше всего похож на маленького мальчика. Очень милого мальчика, что ни говори. Если не знать о нем больше.
— Я просто не очень хорошо себя чувствую. Наверное, устал с дороги.
— Это дело опыта. — Хофмейстер забрал у него свою пилу и с довольным видом посмотрел на дерево. Его жизнь подошла к эпилогу, но он умел обращаться с фруктовыми деревьями. Он знал, как содержать в порядке сад. Этого у него было не отнять.
— Мои родители, — рассказал Хофмейстер, — очень любили сад и деревья. Они любили эти деревья больше, чем друг друга.
— И у них была скобяная лавка?
— Да, примерно так все и было, — коротко сказал он. — Лавка принадлежала моему отцу. А моя мать пела в хоре.
Хофмейстер пожалел, что сразу не оборвал эту беседу. Какое дело было этому парню до его родителей? Он нагнулся и стал выпалывать сорняки под яблоней. Последнее, чего бы ему хотелось, — подпустить этого человека ближе. Никакой близости. Только не это.
— Они не хотели передать вам свой магазин?
— Они хотели, чтобы я учился, — сказал Хофмейстер, сжав в кулаке травинки. — Для них это было важно, чтобы их единственный сын получил образование. Ради этого они работали. И я получил образование.
— Да, я знаю, — сказал Атта. — Вы изучали немецкий и криминологию, верно?
— Криминологию я так и не закончил. В связи с обстоятельствами. Мне предложили должность редактора в одном весьма уважаемом издательстве. Я не смог отказаться от такого предложения. У меня были большие перспективы стать издателем.
Он прошел к мусорному баку и выбросил туда сорняки.
Когда он вернулся, Атта все еще стоял под деревом.
— Разве сейчас подходящее время, чтобы пилить ветки? — спросил молодой человек.
— Нет, — ответил Хофмейстер. — Но я сейчас здесь, поэтому я их пилю. Нужно использовать возможность. Я обрезаю их, когда у меня получается. А где Тирза?
— Она заснула. Она тоже устала.
Атта отправился назад в дом, но на пороге вдруг обернулся:
— Господин Хофмейстер, можно помочь вам вечером на кухне? Вы же будете готовить ужин?
Хофмейстер покачал головой:
— Я все сделаю сам. Там уже почти все готово. Единственное, что тебе остается, — все съесть. Ты же мой гость, не забывай об этом.
Он посмотрел, как молодой человек зашел в дом. Сквозь занавески ему было видно, как Атта устроился в гостиной у камина. Легкая эйфория, которую Хофмейстер чувствовал только что, вдруг снова исчезла. Он не победил, он проиграл. А в этом мире считаются только победы. Все остальное — это просто оправдание, искусно замаскированное оправдание, но не более того. Ах, да что говорить, почти все, что так высоко возносится в этом мире, — искусство, политика — всего лишь алиби для проигравших.
Хофмейстер передвинул обеденный стол ближе к камину и
