В дверь постучали.
- Войдите! - встал из-за стола Алчинбек.
Дверь открылась, и в кабинет товарища Назири вошел Хамза Ниязи.
- О-о, дорогой друг! - широко раскинув в стороны руки, пошел навстречу Хамзе Алчинбек. - Какая неожиданность!
Сколько лет, сколько зим? Ассалям алейкум!
Хамза, увидев в комнате Шавката и Урфона, задержался было на пороге, но товарищ Назири уже заключил его в свои объятья.
- Проходите, садитесь! - гостеприимно приглашал заместитель народного комиссара. - А ко мне вот тут зашли мои сотрудники, обсуждаем новости... Говорят, вы сегодня крепко поспорили с товарищем Шавкатом на обсуждении его книги?
- Не поспорили, а сразились, - хмуро произнес Хамза, опускаясь на диван.
- Вам не нравится книга профессора Шавката? - Широкая улыбка лучезарно озаряла приветливое лицо товарища Назири.
- Шавкат перечеркивает нашу классику. В его книге написано, что произведения Алишера Навои не нужны народу...
- В моей книге написано, что Навои - мистик! А мистицизм идейно чужд нам, большевикам!
- Продолжим? - прищурился Хамза. - А Лейл и и Мед жнун? А Фархад и Ширин? Это тоже мистика? Это тоже не нужно народу?.. Вы хотите отсечь нашу тысячелетнюю культуру от нового читателя. Но у вас ничего не выйдет! Ленин говорит, что культурное наследие нужно беречь как зеницу ока, что...
- Не вы один читали Ленина, - перебил Шавкат, - мы тоже знаем, что согласно ленинской формулировке в каждой национальной культуре, пусть даже неразвитой, есть элементы демократической и социалистической культуры, ибо в каждой нации есть трудящиеся и эксплуатируемые массы, условия жизни которых порождают демократическую и социалистическую идеологию. И поэтому...
- Ленина цитируете? - резко оборвал Шавката Хамза. - Вспомните лучше Хорезм!.. Какую культуру вы насаждали там как нарком просвещения Хорезмской республики? Социалистическую? Или турецкую, буржуазную?
- Друзья, друзья! - забеспокоился хозяин кабинета. - Зачем ворошить прошлое?
Он понял, что Шавката надо срочно выводить из разговора, чтобы снять турецкую тему, чтобы она вообще забылась, и выразительно посмотрел на Урфона, как бы давая ему командув бой! И злее, острее! Комедия кончилась.
И Урфон внял.
- Товарищ Хамза, - вмешался в разговор Урфон, - а почему вы присваиваете себе единоличное право судить о поэзии Навои? Сейчас не семнадцатый год, пришло другое время. Литература требует новых оценок, мнений, приемов. Нельзя же ограничивать поэзию только двумя словами - да здравствует!
Да здравствует!..
- Не нравится? - усмехнулся Хамза.
- Не нравится! - с вызовом ответил Урфон. - Эпоха лозунговой поэзии кончилась!
- А Маяковский?
- Я не знаток русской поэзии.
- Вас иногда называют у нас главой новой поэтической школы, внимательно разглядывал Урфона Хамза. - Что же вам нравится в современной поэзии? И кто?
- Никто!! - скрестил руки на груди Урфон.
"Такой ответ он считает, наверное, наиболее достойным для главы поэтической школы, - подумал Алчинбек. - Позер... Нет, это не та фигура, которую можно противопоставить Хамзе. Жидковат".
- Человек, которому никто не нравится, - сказал Хамза, - должен быть более несчастливым, чем даже тот, который никому не нравится.
"Хорошая мысль, - отметил про себя Алчинбек. - Опять он прав. И тем опаснее".
- Газели Навои, против которых выступает профессор Шавкат, - откинул назад голову Урфон, делая вид, что не понял слов Хамзы, - написаны в пятнадцатом веке. Они наполнены средневековыми предрассудками. Наш современник ничего не поймет в них, если мы издадим сейчас книгу Навои.
- А вы собираетесь вообще что-либо издавать? - повернулся Хамза к Алчинбеку. - В последнее время на прилавках книжных магазинов не появилось ни одной художественной книги.
- По вполне понятной причине, - улыбнулся товарищ Назири, - готовится новый алфавит.
- Сколько же может это продолжаться? - покачал головой Хамза. - Если профессор Шавкат по-прежнему останется во главе комитета по новому алфавиту, наши внуки вырастут неграмотными.
Алчинбек деланно засмеялся.
- Ничего, ничего, потерпите, - сказал он, снимая очки и протирая их байковой тряпочкой. - Идет работа огромной государственной важности целый народ получает новую письменность...
- Не по этой ли причине вы хотите вернуть мне на доработку мою рукопись? Я вижу, что она уже лежит у вас на столе.
- Отчасти и по этой. Но только отчасти. Главная причина - литературная сторона дела... Я прочитал... все ваши пьесы, дорогой Хамзахон. И надо сказать, что по содержанию все они очень понравились мне. Собственно говоря, я их знаю давно и всегда был поклонником вашего драматургического таланта.
"Бай и батрак" - замечательная вещь. "Проделки Майсары" - прекрасно! "Трагедия Ферганы" - сущая правда... Мы их все издадим большой книгой, вы станете богатым, как бывший бухарский эмир...
- Для чего же тогда доработка?
- Когда актеры произносят со сцены ваши слова, они добавляют к ним свою индивидуальность, мастерство игры и так далее... Но когда эти же слова написаны на бумаге, они выглядят совсем по-другому... Вам нужно поработать над языком, Хамзахон. Тем более что в связи с подготовкой нового алфавита у вас есть еще время...
- Вы считаете себя более опытным литератором, чем я, товарищ Назири?
- Мое мнение совпадает с мнениями рецензентов, товарищ Ниязи.
- И у профессора Шавката, заведующего издательским подотделом, наверное, тож.е такое же мнение? - горькая ирония звучала в словах Хамзы.
- Мне уже опасно вообще критиковать вас, - нехотя отозвался Шавкат. Вы сразу же начнете говорить, что я свожу с вами счеты за Хорезм...
- Молчали бы уж про Хорезм, - вздохнул Хамза. - Неужели совесть позволяет забыть о том, как вы преследовали меня в Хорезме?
- Это вы не давали мне там житья!
- Но вы-то были в Хорезме наркомом просвещения, а я - рядовым работником, вашим подчиненным!.. И, пользуясь своим положением наркома, потеряв последние остатки совести, вы ставили мне капканы на каждом шагу, рыли волчьи ямы...
- Вы болтаете, как вздорная старуха! - вскочил с места Шавкат.
- Друзья, друзья! - раскинул в стороны руки Алчинбек, как бы желая удержать спорящих от прямого физического столкновения, - к чему эти страсти?.. Ведь мы же коммунисты, мы дети одной нации!..
- Все можно отмыть, Шавкат, кроме грязной совести! - запальчиво, чувствуя, что перестает владеть собой, крикнул Хамза.
- Базарный трибун! - заорал Шавкат. - Иди выступать со своей красоткой на рынок!
- За это получишь по морде! - взорвался Хамза.
- Таван! Скорпион! - надрывался Шавкат.
Хамзу передернуло. Пустота заледенела в груди.
Он медленно повернулся к Алчинбеку.
Только он один, Алчинбек, мог помнить это слово, которое еще в Коканде пытались приклеить к нему, Хамзе, прихвостни Садыкджана после того знаменитого приема, на котором Миркамилбай Муминбаев, обезумевший от коньяка и стихов о зякете, швырнул в него пустую бутылку...
Но оно не приклеилось...
И вот теперь здесь, в Самарканде, Алчинбек вспомнил о нем.
Для кого? Для этих подонков Шавката и Урфона?
Заместитель народного комиссара просвещения стоял около своего стола бледный, опустив глаза.
Хамза подошел вплотную.
- Эх ты, друг юности!.. - дрогнувшим от волнения голосом сказал Хамза. - Ты предал нашу молодость... Но не только этим словом...
Казалось, еще ни разу в жизни не испытывал он такой сквозной, такой саднящей боли души, опоясавшей всю грудь, горло, ключицы, руки, ноги...
- Ты продал свою жизнь за карьеру, чины, пайки, кабинет...
- Ты сам предал нашу нацию! - вспыхнул Алчинбек. - Наш народ, нашу землю!..
- Ты думаешь, я никогда не думал о том, кто продал Зубейду Садыкджану?! - Глаза Хамзы заволакивало холодное, неостановимое, неуправляемое бешенство. - Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты оказался в день смерти моей матери в доме моего отца?!.. Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты не явился на маевку в Ширин-сай?!.. Мне страшно было думать обо всем этом, потому что, если бы я нашел доказательства, если бы хоть одна моя мысль подтвердилась, я должен был бы задушить своими собственными руками сначала тебя, а потом и себя...
Алчинбек неожиданно улыбнулся.
- За эти слова, - кривя рот улыбкой, сказал он, - ты отдашь партийный билет...
- Не пугай меня... Мне нечего бояться... Моя совесть чиста...
Бояться должны вы с Шавкатом... Это вы готовы продать землю наших отцов англичанам, туркам или все равно кому... Ты всю жизнь хотел стать слугой британских хозяев - для этого и учил свой английский язык...
- Отдашь партбилет, Хамза, отдашь...
- Не отдам! Я предан земле, на которой родился... Я воевал, я боролся за нее, я открывал школы для детей народа... Всю свою жизнь я служил народу, как мог. А ты всегда был фальшивым революционером, Алчинбек... В своей пьесе "Хивинская революция" я сорвал маску с таких революционеров, как ты...
