Между тем, изменение графика отгулов объяснялось гораздо проще. Ширинбек с работы приезжал прямо к Марине, а домой являлся на следующий день, естественно, в хорошем расположении духа. То же и в обратном направлении - уходил из дома, как на работу, на сутки раньше графика. Время от времени, нечасто, Марина просила его сдвинуть свой приезд или отъезд на пару дней в ту или иную сторону, и ему всегда удавалось договориться со своим сменщиком, раньше - с мастером, теперь - с начальником участка об этих небольших изменениях. Ещё она просила обязательно звонить ей в дни свиданий по утрам до половины восьмого, до школы, и в случае непредвиденных обстоятельств он должен был услышать, что ошибся номером. За три с лишним года их встреч такие обстоятельства случались не более пяти раз - как-то ответил мужской голос, и Ширинбек дал отбой, в другой раз он "не туда попал", и пару раз болели дети и Марина брала бюллетень по уходу за ними.
Ширинбек ещё несколько раз наведывался в дом Марины, всякий раз тщательно соблюдая конспирацию, благо на дворе стояла осень - позднее светало и раньше темнело, так что предупредив о своём приходе, он, что ранним утром, что поздним вечером в темноте нырял в узкий проход между смежными заборами и, вспоминая Нани Брегвадзе, "отворял потихо-о-оньку калитку". В его дорожном чемоданчике всегда находилась бутылка шампанского или лёгкого вина "Кямширин", коробочка шоколадных конфет (приносить еду Марина категорически запрещала - "не на вокзале живём"). Но всё это было "на потом". А вначале каждый раз он быстрым шагом, почти бегом преодолевал "бесконечное" пространство в пару десятков метров по садовой дорожке, птицей взлетал на несколько ступенек заднего крыльца и, ворвавшись в заботливо распахнутую перед ним дверь на кухню, заключал в свои нежные объятия сияющую Маринку.
- Ну, подожди, подожди, джигит, хоть папаху и бурку сними, - она снимала с него кепку, надевала её на себя козырьком назад или ловко набрасывала на штырь стоящей в углу вешалки, а помочь снять плащ уже не успевала, оказываясь у него на руках.
- Сниму, сниму, всё сниму, не беспокойся, - смеялся он, неся её, барахтающуюся в его крепких руках, проторенным маршрутом...
Как-то днём, сидя в добровольном заключении перед телевизором в ожидании возвращения Марины из школы, Ширинбек машинально пододвинул к себе стопку школьных тетрадей на письменном столе и открыл одну из них. "Сочинение на вольную тему: Каким я вижу себя через 20 лет", - прочёл он на титульном листе и задумался, a что бы он написал о себе. Прежде всего он хотел бы быть рядом с Мариной. И, конечно, чтобы Гюля с детьми были здоровы. "С детьми..., - усмехнулся он, - дети будут уже моего возраста, но всё равно, пусть будут счастливы..." А себя... себя он видит... да ничего он не видит... "Вот поживём и увидим", - заключил он и стал перелистывать некоторые сочинения. Сегодняшние девятиклассники на его глазах превращались в инженеров и докторов, космонавтов и геологов, летчиков и народных артистов, учителей и домохозяек, писателей и учёных, Нобелевских лауреатов (один), таксистов (один) . Ширинбек с интересом знакомился с юношескими планами и мечтами, попутно исправляя многочисленные орфографические и синтаксические ошибки, и подумал о том, кто же будет обслуживать эту элитную публику в ресторанах и шахтах, в поездах и на колхозных полях и фермах, в магазинах и на кладбищах. Единственный таксист, что ли? Его взгляд будто споткнулся и задержался на одном из сочинений: "...Я думаю, что через двадцать лет большинство из нас вместе с нашей страной станут очень бедными. Сейчас я ношу костюм, сшитый в ГДР, туфли из Чехословакии, китайскую сорочку и, извините, индийское нижнее бельё; в квартире у нас румынская мебель, а едим мы болгарские овощи и фрукты, венгерских кур, австралийскую баранину и хлеб из канадской муки. За всё это и многое другое наша страна расплачивается нефтью, газом, лесом, золотом и другими полезными ископаемыми, которые накапливались в наших недрах многие миллионы лет, а израсходовать их таким образом можно сравнительно быстро. Почему же нельзя всё то, что покупаем, производить и выращивать самим, ведь наш социалистический строй создаёт все условия для этого. По-моему, потому, что главной трагедией большинства является отсутствие пива в ближайшем ларьке и несвоевременный подвоз водки в гастроном, а не качество того, что оно, это большинство, сегодня отправило на затоваренные склады... А может быть, в течение этих двадцати лет сработает по халатности или по злому умыслу одна или несколько сверхмощных бомб, накопленных в неимоверных количествах в тех закромах, которые строились под зерно, и тогда некого и нечего будет представлять через двадцать лет...". Ширинбек взглянул на обложку тетради "уч. 9а кл. Михаил Левицкий".
Ну, конечно, кому же ещё беспокоится за судьбы родины, как не представителю самого беспокойного племени на планете. "Нелегко придётся пацану в жизни, - подумал Ширинбек, - ведь правдолюб, это как вылезшая пружина в диване - и верный сигнал подаёт, что пора на свалку, и родную задницу жаль, а виновата она - пружина..."
Детство и юность Ширинбека прошли в те времена, когда в детских садиках и в школах не делалось никаких различий в национальностях, а в Баку русских школ было гораздо больше, чем азербайджанских, потому что большинство городских азербайджанских родителей отдавали детей, как правило, в русские школы, "чтобы и в Москве могли работать", а родным языком овладевали в семье. Среди ребят к национальности товарища или подруги относились, как и к прочим привычным графам классных журналов, амбулаторных карточек, многочисленных анкет, таким как год рождения, социальное положение, образование и т. п. К этому же периоду относилось и наибольшее количество смешанных браков.
Что касается отношений с евреями, то они у Ширинбека с детства были хорошими. Он ценил их трудолюбие, отзывчивость, изобретательность, в том числе и в школьных каверзах. Однажды в шестом классе Ширинбек даже врезал по шее Ваське Чуприну за то, что тот обозвал "жидом" Изю Гликштейна. Васька потом долго оправдывался перед всем классом, что он не имел в виду Изину нацию, просто у них в семье принято так называть за жадность, а Изя не дал ему чернильную резинку, чтобы стереть кляксу.
- И меня брательник дома так часто обзывает, - сказал Васька и заплакал, то ли от боли, то ли от обиды, то ли из-за кляксы. Тогда Изя отдал ему чернильную резинку "на подарение", и инцидент был исчерпан.
Ещё Ширинбек помнил, как в старшей группе детского сада сама директорша Анна Дмитриевна рассказала им, что группа вредителей-врачей еврейской национальности собиралась умертвить самого товарища Сталина и его соратников, но одна бдительная докторша по фамилии Тимошук воспрепятствовала этой трагедии, за что была награждена орденом Ленина.
Когда он спросил об этом у дедушки, тот проворчал под нос такое ругательство, которое Ширинбек во дворе слышал только от Шамильки, и Мириам всегда забирала сына домой, когда этот хулиган там появлялся.
- А докторша твоя - сволочь, - уже помягче добавил дед, - но это большой секрет, ты понял, внучок? Слава Аллаху, бакинские доктора-евреи все на месте и не потеряли своих пациентов, а то у кого же лечиться?
Через какое-то время дед напомнил ему об этом разговоре, хотя Ширинбек и не забывал о нём:
- Секрет наш помнишь, Ширинчик, не болтал? Молодец! Так вот, теперь можно, а то я себя ругал, что на тебя такую ношу взвалил, не сдержался, хотя и прав был...
Ширинбек и на работе встретил достойных людей, сородичей этого Михаила Левицкого. Взять хотя бы их главного инженера Эрнеста Аркадьевича - лет двадцать уже в море, с чем только не приходится сталкиваться, всегда находит нужное решение, а если это связано с риском, опасностью, сам будет впереди. Или "великан" Миша Ямпольский, буровой мастер, у которого Ширинбек начинал свою рабочую карьеру, - асс в бурении и вообще мировой мужик, что в работе, что в компании. А замминистра Константин Израилевич, который добился у властей выделения трёхкомнатной квартиры для Ширинбека с семьёй, когда оказалось, что площадь материнской квартиры на полтора-два квадратных метра превышает убогую норму на пятерых жильцов. Ещё ему нравился сосед по общежитию, старший инженер-механик по оборудованию устьев скважин Сергей Юркевский, непонятно, то ли русский, то ли еврей, а может и поляк. Он был лет на десять старше Ширинбека, большой знаток литературы и музыки, в том числе и азербайджанской, бывший спортсмен - мастер спорта по боксу, и с ним было интересно беседовать на любые темы, сразиться вечерком в шахматы или нарды. В отличие от большинства инженерно-технических работников, ему, имеющему водительские права, разрешалось в любое время суток самому использовать свою служебную машину с набором инструментов и комплектом сварочного оборудования на борту для срочных работ на буровых. К сожалению, их рабочие графики часто не совпадали, но что поделаешь - дело превыше всего...
