скажем, как в романах Чернышевского, а скорее на манер писателя Шиллера, или писателя Дюма-пер, или даже фис.
От своей группы она получила деликатное задание. Группа в тот момент планировала убийство одного важного петербургского чиновника. Дело было поставлено на хорошую ногу и тщательно планировалось. Девушку Ойзерман послали на роль горничной к генералу. Для этого сначала один из членов группы два месяца совращал горничную, работавшую уже в доме, и сманивал ее в публичный дом. Одновременно другой опытный заговорщик, проведший до того несколько лет в Париже, обхаживал на парижский манер старшую горничную. Нужно было сделать так, чтобы при объявлении конкурса на вакантное место непременно взяли бы девушку Ойзерман, а не кого-нибудь другого, с кем все пришлось бы начинать сначала. Обе акции удались на славу. Девушка Ойзерман удачно скрыла свое бердичевское происхождение и с документами на имя Озеровой — красивая фамилия, жаль, чужая — водворилась в особняке на Таврической улице.
Но дальше план нарушился. В новую горничную по уши влюбился хозяйский сын. Любовь, как это нередко бывает, вмешалась в политику и, как водится, спутала все карты. Когда руководителю группы, жгучему брюнету с орлиным носом, заливался Копытман, стало ясно, что любовь сильнее смерти и его карта бита, он в сердцах плюнул на все планы и проекты и, забравшись под видом садовника на одно подходящее дерево в Таврическом саду, кинул оттуда бомбу в проезжавшую генеральскую карету, а пока остервеневшая охрана трясла дерево в надежде, что он упадет к ним в руки как зрелый плод, он эффектно застрелился и упал им на голову. Это не был случайный и второстепенный эпизод в русской освободительной истории, строго сказал Копытман, вы можете прочитать о нем во всех хрестоматиях.
Не морочьте мне голову своими хрестоматиями, досадливо отмахнулся Привалов, пытаясь всем своим видом дать понять, что все эти полицейские истории его ни в малейшей степени не волнуют.
Это были только цветочки, невозмутимо реагировал Копытман, а теперь будут ягодки. Ибо настало время обнародовать тот факт, что девушка Ойзерман в аккурат через месяц после этого почувствовала себя беременной, то есть в ожидании плода. К этому времени товарищи с негодованием отвернулись от своей бывшей соучастницы, потому что считали ее виновницей происшедшей трагедии, которая для них была трагична вдвойне, поскольку генерал вышел из всей этой переделки живехонек и даже впоследствии нанес ощутимый удар самолюбию группы, так как лично просил суд о помиловании другого террориста, задержанного неподалеку от дерева и заподозренного в том, что подавал знаки сидевшему на дереве бомбисту.
Но черт с ними, с заговорщиками, они в этом месте окончательно сходят со сцены. Вернемся к девице Ойзерман. Надо сказать, что она повела себя несколько неожиданно. Генеральский сын был тоже на свой манер карбонарий, и вместо того, чтобы перестать с ней здороваться в собственном доме и тайком хлопотать об ее увольнении, объявил, что готов сейчас же на ней жениться, даже если это приведет к разрыву с семьей и крушению карьеры. Он предлагал уехать в Париж и там обвенчаться.
Но девица Ойзерман, хотя и обрадовалась такому благородству и силе любви, сама по доброй воле отказалась от почетного брака с любимым человеком, потому что, во-первых, чувствовала себя виноватой перед его семьей, которую она намеревалась в сговоре с другими преступниками обезглавить, а во-вторых, я так думаю, отказ жениха от карьеры и разрыв с семьей ей не улыбался и какие-нибудь скромные, но достаточные отступные показались ей предпочтительнее.
Бросившись своему любовнику в объятия, она поведала ему о заговоре, в котором по собственной наивности приняла необдуманное участие, молила его о прощении и, как бы между прочим, дала ему понять, что вовсе не сгорает от тайного желания выйти за него замуж. Жертв ей не надо. Во всяком случае, если уж жертвовать, то наличными.
Генеральский сын, услышав такое, встал с колён и сказал, что раз уж она сама так хочет, то кончено дело, так будет лучше, о чем говорить. Хорошо, добавил ой, в Париж я поеду один, все равно, дескать, я так и так в Париж собирался, а ты тогда оставайся здесь, я тебе обеспечу дом в культурной провинции, дам на ребенка приличных денег и вообще, если чего вдруг понадобится, ты только черкни.
Так все и было сделано. В три дня генеральский сын навел справки, через одного знакомого поверенного подыскал отличное место недалеко от Ленинграда, пардон, Петербурга, и, не откладывая дело в долгий ящик, сам повез свою подругу туда на поезде. И здесь на протяжении каких-то жалких ста верст судьба Ойзерман неожиданно и круто повернулась. Дело в том, что в нее бесповоротно влюбился кондуктор.
В те времена кондукторы бывали вовсе не те, что теперь. Это теперь — кондуктор, почему сдачи не дал, где чай, где сахар? А в старину было иначе. Кондуктор был не просто кондуктор, а дорожный чиновник, что называется путеец, совершенно особый род российской интеллигенции. Он носил красивую форму, у него были совсем не мужицкие замашки, и, главное, мотаясь по стране из конца в конец, он был вырван из идиотизма деревенской жизни. Сверх всего этого он, заведуя спальным вагоном, водил компанию с людьми не совсем простыми.
Уже одного этого было бы достаточно, чтобы считать его внимание лестным и перспективный брак с ним — выгодным. Но когда ситуация выяснилась и девица Ойзерман решила выйти за этого кондуктора, она как раз вспомнила о той помощи, которую ей предложил генеральский сын. Он, если помните, просил ее написать, если что. Она это и сделала. Вообще, весь этот цикл провернулся очень быстро, и через две недели кондуктор в придачу к хорошенькой невесте получил должность начальника станции. Станция была, конечно, не бог весть какая узловая, но все же это была станция, а не деревня. Станций в ту пору на Руси было не так уж много. На станциях кипела жизнь. Все самое значительное в русской жизни происходило, точно, на станциях. За примерами далеко ходить не надо — сама Революция на станциях совершалась, не говоря уже о том, что была привезена в железнодорожном вагоне.
Одним словом, все получилось как нельзя лучше. И главное, очень быстро. Вот, говорят, в России был застой и страшная волокита. А если взяться за дело умеючи и подключить в нужный момент кого следует, то и тогда все можно было в момент обделать.
Хуже было, однако, с беременностью. Перед девицей Ойзерман открывались две возможности. Первая — сделать подпольный
