ничего, ничего плохого, наоборот, Глафира так и вовсе там расстилается, говорит, что Надийку за дочку теперь почитает, а коли она бы к ней жить пошла, так она бы взяла её к себе.
– Ещё чего не хватало! Я вам покажу, Надийку у меня забирать.
– Да ты не серчай, никто её не собирается забирать, это она так, тяжело ей сейчас, горе в ней кричит.
– Это да, – согласилась Захариха, – Горе ей, горе…
На шум выглянула из комнаты Надийка.
– Бабушки, вы тут о чём?
– Да ни о чём, ни о чём, стрекоза – махнула рукой Захариха, – Иди, своим делом занимайся.
– Ой, ну ладно, и я пойду, пора мне, – засуетилась Сузгиниха, поднявшись.
– Надийка! – крикнула она в комнату.
– А? – раздался голос Надийки.
– Я ведь пошла!
– Иди-иди, бабушка, я потом тебе сама принесу то, что у меня получится.
– Приноси, дочка, ну, давайте, не хворайте, – старушка повязала свою шаль, обула валенки и вышла за дверь.
Захариха, проводив соседку до ворот, в задумчивости остановилась на крыльце.
– Что это она тут говорила такое? Влас… Колдун… Надийка… И что это там, в деревне, деется такое? Надо будет сходить, порасспросить людей, – подумала она и пошла в избу.
Быстро бежит время. Вот уже и снег выпал, припорошил землю, укрыл её белой пуховой шалью, лёг сугробами. Подоспел Покров – время, когда испокон веку играли на Руси свадьбы. Все радовались чистоте и свежести, той красе, что приготовила зимушка-зима для людей – узорам на окнах, пушистому инею на ветвях деревьев, белоснежным просторам полей, крепкому уже морозцу.
Надийка почти не выходила из комнаты, всё вышивала и кроила каждый Божий день. Но чуть только Захариха входила в её комнату, как она тут же, задорно хохоча, прятала работу и говорила:
– Не подглядывай, бабуся!
– Показала бы хоть, что шьёшь на этот раз, стрекоза.
– Нет, потом сама узнаешь.
– Вышла бы ты, погуляла, Надийка, погода-то какая за окном, красота, а ты всё сидишь дома. Так и здоровье испортить недолго, – качала головой Захариха.
– Ой, бабуся, некогда, некогда, работы-то сколько!
– Ну, гляди…
***
В один из дней Захариха собралась идти в деревню, в лавку, купить надобно было кое-что по мелочи, да и баб расспросить о всяком. В голове её так и засела дума про Власа, кто он таков, и почему про Надийку так странно говорил в день Ванюшкиных похорон. То, что рассказала ей тогда Сузгиниха, было очень странным и в то же время любопытным. Но более всего беспокоило Захариху состояние Надийки. Девочка всё чаще и чаще стала обращать внимание на такие вещи, на которые раньше и не подумала бы, и говорить так непонятно, чего раньше за ней Захариха не замечала.
Скажет, к примеру, Надийка:
– Бабуся, ты бы эту крынку со стола убрала, а то не ровен час разобъётся.
– Да с чего бы ей разбиться?
А через какое-то время, Захариха нечаянно махнув рукой, задевала эту крынку, та падала и разбивалась вдребезги, а молоко разливалось по полу.
В другой раз скажет Надийка:
– Бабуся, ты бы баню сходила, проверила, всё ли ладно там.
– Да я только что оттуда, топится баня, всё хорошо. Погодя пойду.
– Нет, ты сейчас сходи.
Вздохнёт Захариха, пойдёт в баню, что в дальнем конце огорода стояла, а, войдя, ахнет – забыла она дверцу печи закрыть и на полу уже уголёк тлеет, уж и половица под ним почернела. Приди она чуть позже, так и разгорелось бы уже пламя. Странным всё это казалось Захарихе, она не знала, что и думать.
***
Захариха почти уже оделась, как из своей комнатки выскочила Надийка.
– Бабусь, ты куда собралась?
– Я в деревню пойду, в лавку, кое-что прикупить надобно.
– М-м, ну иди, а вот это для бабушки Сузгинихи возьми с собой.
– Так ведь Сузгиниха вовсе в другой стороне живёт!
– Да ты встретишь её сейчас на дороге.
Захариха с недоверием поглядела на внучку.
– Да как же я встречу её, когда она на том конце деревни живёт?
– Бабуся, ну возьми, поверь мне. Ты ей передай узелок, и скажи, что то, о чём она просила, ей ещё долго не понадобится, а вот это, – Надийка потрясла узелком, – Это её порадует.
Захариха пожала плечами, натянула валенки, покрепче завязала шаль, надела варежки из козьего пуха да шубейку, и вышла на улицу. Вдохнув полной грудью свежий морозный воздух, она улыбнулась, огляделась по сторонам, и тронулась в путь.
Едва войдя в деревню, Захариха услышала вдруг голос:
– О, Захариха, здравствуй!
Она оглянулась и увидела Сузгиниху.
– Вот те раз! – подумала она про себя, а вслух сказала, – Доброго тебе дня, Сузгиниха! А я как раз о тебе думаю.
– Обо мне? – подивилась бабка Сузгиниха.
– О тебе, вот тут внучка моя тебе приданое твоё передала, – усмехнулась она, – Да велела сказать, что то, о чём ты просила, ещё долго тебе не понадобится, а вот то, что в узелке лежит, тебя порадует. Ну, ладно, пойду я, недосуг мне.
Сузгиниха так и осталась стоять посреди дороги в недоумении со свёртком в руках.
Захариха неспешно шагала по улице, здороваясь со встречными людьми. Деревенские считали Захариху человеком со странностями, но относились к ней по-доброму, женщина она была простая, скромная, никогда никому не отказывала, если кто за помощью обращался. Вдруг из ворот одного из домов вышла Глафира, и, увидев Захариху, улыбнулась:
– Здравствуй, бабушка!
– Здравствуй, Глафира!
– Как у вас дела? Как там Надийка? Не хворает ли?
– Спасибо, всё хорошо у нас. Не хворает Надийка. А ты чего это так о ней беспокоишься?
– Да я так, ничего.
– А ну-ка, пойдём, Глафира, поговорить мне с тобой надобно. Люди бают, что ты у меня Надийку забрать хочешь?
– Да ты что, бабушка! – испуганно подхватилась Глафира, и схватила старуху за рукав шубейки, – Разве ж я так говорила? И в мыслях не было. Я сказала, что Надийку твою до того полюбила, что если бы она к нам пошла, то даже в дочки я бы её взяла. А люди уж и переиначили. Детей-то ведь у нас теперь нет и не будет уже. Сама знаешь, как мне тяжело Ванечка дался, а теперь уж и вовсе куда мне…
Она заплакала. Захариха жалостливо взглянула на женщину, обняла её:
– Ну-ну, не плачь, Глафира, ты лучше к нам в гости приходи, чайку пошвыркаем. У меня и калина в меду есть, и варенье всяческое. Да и с Надийкой повидаешься, та тоже тебе рада будет, она частенько про тебя спрашивает. И спасибо тебе за подарочек. Надийка с твоим зеркальцем прямо не расстаётся, даже спать и то с ним ложится – под подушку кладёт.
Захариха рассмеялась.
– Правда? – спросила Глафира, улыбнувшись, и утерев платочком слёзы.
– Правда, приходи к нам, мы тебя ждать будем! Ну, я пойду, дела у меня.
– Счастливо, бабушка, спасибо тебе за доброе слово.
Захариха добралась, наконец, до лавки. Она поднялась по скрипучим ступеням и вошла внутрь. У прилавка стояли несколько старух. Они о чём-то громко говорили, размахивая руками, а продавщица глядела на них, скрестив на груди руки, и кивала.
– Здравствуйте, люди добрые! – поздоровалась Захариха.
– О, Захариха, давненько тебя не видать было! Ты где это пропадаешь? – тут же окружили они её.
– Да где, дома вот, с внучкой всё.
– Как она чувствует-то себя? А то тогда на кладбище вон что было.
– Ну, что было, то было, – парировала Захариха.
– Мы уж вот думаем – не заколдовал ли её колдун? Он тогда так на неё воззрился, что мы ажно испугались, не наслал ли он на девку порчу какую, беду неминучую или хворь, так, что она после его слов и сознание потеряла.
– Да что вы болтаете-то? -осерчала Захариха.
– Мы болтаем? – всплеснули руками старухи, – О-о-о, ты ещё его не знаешь…
Бабы подбежали к Захарихе, подхватили её под руки, и потянули к прилавку, а после принялись наперебой
