у них и такой конуры нет, крыши — и той нет над головой; жилкомиссия мне оформила категорию — он взялся сочинять, что есть люди, которым категорию дали ранее, а моя-де очередь не подошла. Но я прознал про одно семейство, у них четырехкомнатная квартира, единственная дочь сочеталась законным, так сказать, браком, и отец ну бегать, ну хлопотать, вышел на Баева, и тот пристроил девицу, дочку то есть, в третью категорию. А мы с вами знаем: квартиры выделяют лишь тем, у кого категории с первой по третью. Баев и внес дочку в третью категорию, и они с мужем получили двухкомнатную в Люлине. Тогда я, забыв о стыде и совести, отправился к ним — отправился умолять, чтоб открыли, как сделать квартиру через Баева, клялся, что буду хранить все в тайне. «Мы поднесли Баеву скромный презент, — говорят, — системку стерео, за пятьсот долларов, из Вены… Я из разговора вынес: коли хочешь добиться квартиры, предлагай Баеву мену услугами. Человек я простой, блата у меня нет, всю жизнь рядовым текстильщиком, как и отец… Как-то в исполкоме — я там пятый год днюю и ночую — прослышал от одного тамошнего, что Баев не прочь сплавить «Москвич» и справить «Ладу». Была не была, пришел я к нему и аккуратно намекнул, что-де мой шурин — чин в автомагазине, соврал то есть, что есть у меня шурин и, одним словом, могу… И он сразу меня вниманием удостоил, представляете? Я десять лет обиваю пороги его канцелярии, а он только тут меня заметил, заметил и заговорил по-людски, конкретно и без уверток. Тогда-то я и услышал ваше имя, Баев сказал, что вы под вопросом и весьма вероятно… Так меня включили в список… Теперь я костьми лягу, но Баев получит машину вне очереди, я должен быть в окончательных списках. Как — ума не приложу, но я это устрою. А нет — хоть в петлю. Да с какой стати мне в петлю, — распалился Пенчев, — с чего вдруг? Я занял ваше место, не отрицаю, потому и прощения просим, но это отнюдь не означает, что я уйду от борьбы и отступлюсь. Мне назад путь заказан, пусть ее, совесть, погложет — перестанет…
— С какой стати вы мне проповеди читаете? — прервал его Иван, и Пенчев сразу присмирел.
— А и не знаю, право слово, но вы уразумейте, я в таком переплете, душа не на месте, с утра ищу отдушину, мысли открыть кому, мне ли не знать, что мошенничество — не мой удел. Меня вынуждают Баев и компания, требуют с меня, загоняют в тупик. Они и вас туда упрячут, списки — раз, об участке я вас предупреждал… Что еще… хоть перед вами чиста моя совесть, так и в этом проку особого нет. Вам легче не станет, ведь правда, а слово — не воробей. Простите уж за беспокойство, — Пенчев тихо пошел в ночь, Палиев бездумно провожал его взглядом. История с характеристикой, объяснение с Пенчевым… Все, как в кошмарном сне.
Но назавтра его стерегла неожиданность похлестче.
Не переступил еще Палиев порог проходной, как словно из-под земли вырос Ица.
— Не выкроишь часик, разговор есть? — Парень был сама учтивость, и Иван не сразу опомнился от наглости.
— Нет, — отвечал он раздраженно, но молодчик как и не слышал.
— Сегодня в два, в «Новотеле», бар на первом этаже, — он невозмутимо зашагал прочь, а Иван остался у проходной как громом пораженный: он был готов ко всему — драка так драка, — но не к разговору. «Не о чем мне с тобой говорить, мразь», — хотел крикнуть вдогонку Палиев, однако, пораздумав, пришел к закономерному выводу, что поговорить имеет смысл, причем не переливать из пустого в порожнее, нужно поставить Лорда на место, а он ли выкинул фортель со списками, думает ли оттяпать участок, как вчера Пенчев говорил, не суть важно. Нет, Палиев должен был пойти на этот разговор — схватка началась, и пока Иван стоял наблюдателем, атаковали другие, капитуляция же не в его принципах, его стиль — наступление. И потому в два ноль-ноль он явился в бар. Ица был на месте, заняв столик на двоих.
— Водка, виски? — поинтересовался он по-хозяйски.
— Кофе.
— Двойной скоч, кофе и кока-колу, киска, — подморгнул он официантке, та молниеносно доставила заказанное, и они остались с глазу на глаз. Иван Палиев в костюме немодного кроя, белой рубахе, без галстука, и Лорд, выряженный по последней моде, импортная сигарета «Ротманс» в углу рта, солидный тысячный перстень на левой руке и на правой не дешевле — это Иван отметил между прочим. И только здесь осознал, какой враг восседает против него и как недооценивал он Ицу, ой как недооценивал.
— Я растолкую, почему на дух тебя не переношу, — выложил парень без предисловий, потягивая виски. Палиев напрягся, ему и в голову не приходило, что Ица поведет разговор таким путем, напрямик. — Это у меня с детства, — прищурился он, — с той самой минуты, когда на улице я заметил, как жадно ты зыркал на мои новехонькие ботинки, а потом — на велик, потом — на лыжи, удочку. Но и не учуяв в тебе этой плебейской зависти, я бы тебя ненавидел, Палиев, — смерил его невозмутимым взглядом Лорд, выжидая ответную реакцию, но Иван не проронил ни звука. — Ты всю жизнь меня считал маменькиным сынком, так ведь, — он чуть заметно изогнул губы в улыбке, — ты всю жизнь держал меня за баловня, а в худшем варианте — за бездарь. Объяснить, почему? Твои представления о толковом малом не сродни моим. По-твоему, стоящий тот, кто считается с другими, кто вкалывает, как другие и, само собой, для других. Но кто тебе вдолбил, что это мерило деловитости? Мое мнение: это критерий бестолковщины. Я с младых ногтей горой стою и стоять буду за индивидуализм, Палиев. — Ица выдержал паузу. — За индивидуализм, знакомо тебе это словцо? И пусть мои старики — земля им пухом — вбивали мне в голову прямо противоположное, точка в точку твое мировоззрение, из кожи вон лезли, чтобы приобщить меня к толпе, а скажу откровенно, плебсу, к которому и ты принадлежишь, — они не убили во мне индивидуальность. Ее никому не одолеть, Палиев, ни тебе, ни кому другому. У нас нет потомственной аристократии, такова историческая реальность, но все еще рождаются аристократы духа — и это реальность. Рождаются индивидуальности, а тебе подобные борются против них. Не знаю, в состоянии ли ты меня понять, мне безразлично: я тебя ненавижу всеми печенками. Почему тебя? Воля случая свела с эдаким артельщиком — иначе вас и не обозвать. Не ты, был
