избавиться! Торопятся. Мы еще только шли с завтрака, изучая в пакетах выданный нам в дорогу сухой паек: вареное яйцо, бутерброд с сыром, два соевых батончика и яблоко, – а уборщицы и нянечки уже выносили из палат охапки серого белья и матрасы с большими желтыми пятнами – следами недержания. В первом корпусе завхоз Петр Тихонович вставлял в раму стекло: видно, там ночью тоже ребята власть подухарились. Физрук Игорь Анатольевич уносил в подсобку, с трудом удерживая в руках, четыре футбольных мяча, их выдали в начале смены под расписку вожатым. От «белых домиков» шибало свежей хлоркой, щипавшей глаза.
Нарядная и непривычно счастливая Маргарита, отдыхая от дел, вела за руку по дорожке свою едва ковыляющую малышку, которая таращилась на нас глупыми глазами, круглыми от беспрестанной новизны.
– А это – ребятки, пионеры, – воркующим голосом объясняла Званцева. – Они уезжают. Ту-ту! Скажи «ту-ту»!
Странные люди – родители! От чрезмерного чадолюбия у них что-то делается с головой. Ну как ребенок может сказать «ту-ту», если во рту у него пустышка, похожая на пятачок Наф-Нафа?
С Поля доносились глухие удары, словно кто-то пыром, неумело бил по мячу. Это бухгалтер Захар Борисович, оторвавшись от трескучей счетной машинки, смешно подпрыгивая, сам с собой играл в пионербол, воспользовавшись тем, что на вытоптанной площадке вокруг столба в кои-то веки не толпятся дети. Вскоре ему на подмогу пришел снабженец Коган.
Лысый Блондин, высунув от чувства ответственности язык, закрашивал серебрянкой ржавые наплывы на металлическом флагштоке. «Дружба», забывая о нас, готовилась к третьей смене, она заранее уже любила тех новых ребят, что приедут сюда через два дня. Обидно чувствовать себя отрезанным ломтем!
Мы забрали чемоданы из кладовки и в ожидании отбытия расселись на краю Поля, недалеко от ворот. Каждый отряд образовал небольшой табор с пожитками. Вожатые и воспитатели, превозмогая понятную после ночного сабантуя оторопь, старались чем-то занять изнывающих детей. Малышню пытали загадками: «Сорок одежек и все без застежек?»; «Сидит девица в темнице, а коса на улице?» Те, что постарше, играли в города: Пенза – Ашхабад – Душанбе – Ереван – Новосибирск – Курск – Караганда – Алма-Ата – Ашхабад… Было!
Между «таборами» бродил, пошатываясь, Юра-артист, он попытался организовать подвижные игры на свежем воздухе – «ручеек» для мелюзги и «конный бой» для старших. Подавая пример, Юрпалзай предложил Голубу сесть на него верхом и пригнулся, подставляя спину. Коля вскочил, и оба, хохоча, рухнули в траву. Анаконда рассердилась и приказала утащить артиста с глаз долой. Уводимый вожатый второго отряда трагически бормотал что-то про бесценные минуты детского досуга, растраченные напрасно…
– Где ж эти чертовы орудовцы? – ругался Семафорыч.
– Звони в ГАИ! – приказала директриса, и Виталдон стремглав бросился исполнять.
Тая из Китая сидела на стуле, принесенном из клуба, и, ворочая баян, играла сборную солянку из любимых наших песен, не строевых, а задушевных. На ее невыспавшемся лице светилось счастье, ведь на пересменок она поедет в Москву – к Аристову. Кто-то из пионеров, не выдержав, затянул под музыку:
В лагере нашем яТебя повстречал – и что же?Я понял тогда, что ты для меняНа свете всего дороже!Всё косы твои и бантики,Да прядь золотых волос.Глаза голубей Атлантики,Да милый в веснушках нос…
– Клевая песня? – подсев ко мне, сказала Нинка. – Самые лучшие песни про любовь.
– Угу, – согласился я, наблюдая за тем, как все тот же наглый Пунин, затесавшись в наши ряды, пытается развеселить печальную Ирму.
– А ты хоть знаешь, кто вас измазал? – хихикнула Краснова и послюнив палец, без спроса стерла с моей шеи оставшееся пятно пасты.
– Кто? – вяло спросил я, удивляясь, что после вчерашней переписки она ведет себя как ни в чем не бывало. «Плюнь в глаза – божья роса». Счастливый характер!
– Ни за что не догадаешься! А я знаю!
– Откуда?
– Я же не спала. Сначала в почту играли.
– Ну и как?
– Замнем для ясности. Это только в песнях веснушки помогают в личной жизни…
– Они тебе очень идут! – наврал я, содрогаясь от того, что Пунин приник слюнявым шепотом к самому уху Несмеяны.
– Ладно врать-то!
– Ну и кто же нас перемазал?
– А ты сначала скажи, за что Жаринову темную устроили?
– Чтобы не нарушал тайну переписки!
– Нормально! Чьей переписки?
– Так, вообще…
– Ясненько… А за что тебе десять горяченьких всыпали?
– Откуда вы все там про нас знаете? – удивился я, сев на траве так, чтобы не чувствовать последствий вчерашней экзекуции.
– От верблюда! Я же почтальонила и от вашей двери почти не отходила, чтобы про Ыню дослушать. Чем закончится, скажи, будь человеком!
– Они поженятся.
– Я так и думала. А богатырям разводиться можно?
– Нельзя, – ответил я и заметил, как бледная, почти зеленая Ассоль, брезгливо оттолкнула Федора, пытавшегося ей что-то сказать.
– Это хорошо, – вздохнула Нинка. – Мама говорит, при Сталине за развод в тюрьму сажали.
– В семейную камеру. А у них, по-моему, ночью что-то произошло. – Я кивнул на Амбала и Вилену.
– У них в последнюю ночь всегда что-то происходит. Кто-то ссорится, кто-то – наоборот… – Она незаметно показала на Голубя и Эмму Львовну.
– Врешь, он ей в сыновья годится!
– Ну и что? Любви все возрасты покорны.
– Да ну тебя. Эмаль – солидная женщина…
– Ага, видел бы ты, как эта солидная женщина хихикала, когда они на дело пошли.
– Какое дело?
– Пастой вас мазать – вот какое! Сильно же вы их за смену достали! Только ты никому не говори!
– А Лемешеву?
– Никому. У нас с тобой может быть хотя бы одна тайна на двоих?
– Может.
И тут я понял, откуда у Голуба оказался лишний тюбик для Поступальской, помешанной на белых зубах. Значит, у них с Эммой замысел нас перемазать возник давным-давно. Ну и ну!
Игорь Анатольевич и медсестра, накренившись, принесли большой бидон. Дети, от безделья начавшие всухомятку жевать дорожные пайки, потянулись на водопой. Повсюду валялась белая шелуха и трещала проверяемая на прочность скорлупа. Состязание увлекательное, и главный секрет в том, чтобы ладонью обхватить яйцо как можно ближе к острому, боевому концу и хряснуть противника опережающим, чуть скошенным тычком. А поскольку в лагере яйца дают на завтрак регулярно, хитрости этого соревнования отработаны до мелочей.
– Теплового удара в последний день мне не хватало! – Зинаида Николаевна из-под руки с ненавистью посмотрела на солнце, пылавшее в безоблачной синеве.
– Маленьких надо увести в тень! – приказала Анаконда. – А лучше посадить в автобусы!
– ГАИ выехало! – доложил, примчавшись, Виталдон.
– Да что ж такое! Скажи этим влюбленным пингвинам, чтобы не выясняли отношения на глазах у детей! Развели тут шекспировский бардак! – Директриса гневно кивнула на Ассоль и Амбала, продолжавших ссориться.
– Сию минуту, – подхватился Виталдон.
И я отчетливо понял, что в следующем году старшим вожатым ему не быть.
36. Она проснулась!
Тем временем, перебив и съев почти все яйца, отъезжающие пионеры предались занятию, вошедшему в моду совсем недавно: на память расписывались на пионерских галстуках и даже оставляли
