Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{01466}

кассе нет ничего интересного для глаз. У деревянной перегородки стол, перед столом скамья, на скамье - старый кассир в собачьей шубе и валенках. Всё серо, обыденно, старо. И грязь даже старая. На столе лежит еще не початая книга билетов. Покупатели не идут. Они начнут ходить во время обеда. Кроме стола, скамьи, билетов и кучи бумаг в углу - больше ничего нет. Ужасная бедность и ужасная скука! Впрочем, виноват: в кассе есть один предмет роскоши. Этот предмет валяется под столом вместе с ненужной бумагой, которую не выметают вон только потому, что холодно. Да и веник куда-то запропал. Под столом валяется большой картонный лист, запыленный и оборванный. Кассир топчет его своими валенками и плюет на него без всякой церемонии. Этот-то лист и есть предмет роскоши. На нем крупными буквами написано: "На сегодняшний спектакль все билеты распроданы". Ему за всё время своего существования ни разу еще не приходилось висеть над окошком кассы, и никто из публики не может похвастать тем, что видел его. Хороший, но ехидный: лист! Жаль, что он не находит себе употребления. Публика не любит его, но зато в него влюблены все артисты! Глаза комика, гулявшие по стенам и по полу, не могли не натолкнуться на эту драгоценность. Комик не мастер соображать, но на этот раз он сообразил. Увидев картонный лист, он ударил себя по лбу и воскликнул: - Идея! Прелестно! Он нагнулся и потянул к себе повесть о распроданных билетах. - Прекрасно! Бесподобно! Это обойдется ей дороже голубого халата с красными кистями! Через десять минут картонный лист первый и последний раз за всё время своего существования висел над окошечком и... лгал. Он лгал, но ему поверили. Вечером наша ingйnue лежала у себя в номере и рыдала на всю гостиницу. - Меня не любит публика! - говорила она. Один только ветер взял на себя труд посочувствовать ей. Он, этот добрый ветер, плакал в трубе и в вентиляциях, плакал на разные голоса и, вероятно, искренно. Вечером же в портерной сидел комик и пил пиво. Пил пиво и - больше ничего.

{01468}

(ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД) Был Новый год. Я вышел в переднюю. Там, кроме швейцара, стояло еще несколько наших: Иван Иваныч, Петр Кузьмич, Егор Сидорыч... Все пришли расписаться на листе, который величаво возлегал на столе. (Бумага, впрочем, была из дешевых, 8.) Я взглянул на лист. Подписей слишком много и... о лицемерие! О двуличие! Где вы, росчерки, подчерки, закорючки, хвостики? Все буквы кругленькие, ровненькие, гладенькие, точно розовые щечки. Вижу знакомые имена, но не узнаю их. Не переменили ли эти господа свои почерки? Я осторожно умокнул перо в чернильницу, неизвестно чего ради, сконфузился, притаил дыхание и осторожно начертил свою фамилию. Обыкновенно я никогда в своей подписи не употреблял конечного "ёра", теперь же употребил: начал его и закончил. - Хочешь, я тебя погублю? - услышал я около своего уха голос и дыхание Петра Кузьмича. - Каким образом? - Возьму и погублю. Да. Хочешь? Хе-хе-хе... - Здесь нельзя смеяться, Петр Кузьмич. Не забывайте, где вы находитесь. Улыбки менее чем уместны. Извините, но я полагаю... Это профанация, неуважение, так сказать... - Хочешь, я тебя погублю? - Каким образом? - спросил я. - А таким... Как меня пять лет тому назад фон Кляузен погубил... Хе-хе-хе. Очень просто... Возьму около твоей фамилии и поставлю закорючку. Росчерк сделаю. Хе-хе-хе. Твою подпись неуважительной сделаю. Хочешь? Я побледнел. Действительно, жизнь моя была в руках этого человека с сизым носом. Я поглядел с боязнью и с некоторым уважением на его зловещие глаза...

{01469}

Как мало нужно для того, чтобы сковырнуть человека! - Или капну чернилами около твоей подписи. Кляксу сделаю... Хочешь? Наступило молчание. Он с сознанием своей силы, величавый, гордый, с губительным ядом в руке, я с сознанием своего бессилия, жалкий, готовый погибнуть - оба молчали... Он впился в мое бледное лицо своими буркалами, я избегал его взгляда... - Я пошутил, - сказал он наконец. - Не бойся. - О, благодарю нас! - сказал я и, полный благодарности, пожал ему руку. - Пошутил... А все-таки могу... Помни... Ступай... Покедова пошутил... А там что бог даст...

{01470}

Жизнь нашу можно уподобить лежанию в бане на верхней полочке. Жарко, душно и туманно. Веник делает свое дело, банный лист липнет, и глазам больно от мыла. Отовсюду слышны возгласы: поддай пару! Тебе мылят голову и перебирают все твои косточки. Хорошо! (Сара Бернар). _ _ _ Жизнь нашу можно уподобить сапогу порванному: вечно каши просит, но никто ему оной не дает. (Ж. Занд). _ _ _ Жизнь нашу можно уподобить князю Мещерскому, который вечно толчется, вечно снует, восклицает, стонет и машет руками, вечно рождается и умирает, но никогда не видит плодов от дел своих. Вечно родит, но всё рождаемое - мертворожденно. (Бокль). _ _ _ Жизнь нашу можно уподобить безумцу, ведущему самого себя в квартал и пишущему на себя кляузу. (Коклен). _ _ _ Жизнь наша подобна газете, которой уже объявлено второе предостережение. (Кант). _ _ _ Жизнь нашу нельзя уподобить письму, которое не опасно читать вслух, но можно уподобить письму, боящемуся не дойти по адресу. (Дрэпер). _ _ _

{01471}

Жизнь наша подобна ящику в наборной, наполненному знаками препинания. (Конфуций). _ _ _ Жизнь наша подобна старой деве, но теряющей надежды выйти замуж, и морде, покрытой прыщами и морщинами: некрасивая морда, но обижается, когда бьют ее. (Араби-паша). _ _ _ Жизнь нашу, наконец, можно уподобить уху отмороженному, которое не отрезывают только потому, что надеются на его, уха, выздоровление. (Шарко). Из разных философских сочинений повычерпнул Антоша Чехонте.

{01472}

(НОВОГОДНЯЯ ПОБРЕХУШКА) У Захара Кузьмина Дядечкина вечер. Встречают Новый год и поздравляют с днем ангела хозяйку Меланью Тихоновну. Гостей много. Народ всё почтенный, солидный, трезвый и положительный. Прохвоста ни одного. На лицах умиление, приятность и чувство собственного достоинства. В зале на большом клеенчатом диване сидят квартирный хозяин Гусев и лавочник Размахалов, у которого Дядечкины забирают по книжке. Толкуют они о женихах и дочерях. - Нонче трудно найти человека, - говорит Гусев. - Который непьющий и обстоятельный... человек, который работающий... Трудно! - Главное в доме - порядок, Алексей Василич! Этого не будет, когда в доме не будет того... который... в доме порядок... - Порядка коли нет в доме, тогда... всё этак... Глупостев много развелось на этом свете... Где быть тут порядку? Гм... Около них на стульях сидят три старушки и с умилением глядят на их рты. В глазах у них написано удивление "уму-разуму". В углу стоит кум Гурий Маркович и рассматривает образа. В хозяйской спальной шум. Там барышни и кавалеры играют в лото. Ставка - копейка. Около стола стоит гимназист первого класса Коля и плачет. Ему хочется поиграть в лото, а его не пускают за стол. Разве он виноват, что он маленький и что у него нет копейки? - Не реви, дурак! - увещевают его. - Ну, чего ревешь? Хочешь, чтоб мамаша высекла? - Это кто ревет? Колька? - слышится из кухни голос маменьки. - Мало я его порола, пострела... Варвара Гурьевна, дерните его за ухо!

{01473}

На хозяйской постели, покрытой полинялым ситцевым одеялом, сидят две барышни в розовых платьях. Перед ними стоит малый лет двадцати трех, служащий в страховом обществе, Копайский, en face очень похожий на кота. Он ухаживает. - Я не намерен жениться, - говорит он, рисуясь и оттягивая пальцами от шеи высокие, режущие воротнички. - Женщина есть лучезарная точка в уме человеческом, но она может погубить человека. Злостное существо! - А мужчины? Мужчина не может любить. Грубости всякие делает. - Как вы наивны! Я не циник и не скептик, а все-таки понимаю, что мужчина завсегда будет стоять на высшей точке относительно чувств. Из угла в угол, как волки в клетке, снуют сам Дядечкин и его первенец Гриша. У них души горят. За обедом они сильно выпили и теперь страстно желают опохмелиться... Дядечкин идет в кухню. Там хозяйка посыпает пирог толченым сахаром. - Малаша, - говорит Дядечкин. - Закуску бы подать. Гостям закусить бы... - Подождут... Сейчас выпьете и съедите всё, а что я подам в двенадцать часов? Не помрете. Уходи... Не вертись перед носом! - По рюмочке бы только, Малаша... Никакого тебе от этого дефицита не будет... Можно? - Наказание! Уйди, тебе говорят! Ступай с гостями посиди! Чего в кухне толчешься? Дядечкин глубоко вздыхает и выходит из кухни. Он идет поглядеть на часы. Стрелки показывают восемь минут двенадцатого. До желанного мига остается еще пятьдесят две минуты. Это ужасно! Ожидание выпивки самое тяжелое из ожиданий. Лучше пять часов прождать на морозе поезд, чем пять минут ожидать выпивки... Дядечкин с ненавистью глядит на часы и, походив немного, подвигает большую стрелку дальше на пять минут... А Гриша? Если Грише не дадут сейчас выпить, то он уйдет в трактир и там выпьет. Умирать от тоски он не согласен... - Маменька, - говорит он, - гости сердятся, что вы закуски не подаете! Свинство одно только... Голодом морить!.. Дали бы по рюмке!