И закусил лошадиными зубами свежую папиросу.
- Ладно, пойдем! - сказал Жмакин. - Не расходуй на него свои нервы, Геннадий. Со временем разберемся.
Вдвоем, как близкие друзья, они сели в кабину - Жмакин за руль, Геннадий сбоку. Вечер был тихий, ясный, теплый. Наморщив нос, Геннадий заговорил точно таким же голосом, каким говорил его инструктор:
- Итак, приступим! Прежде всего ознакомимся с рабочим местом водителя. Вот ваше рабочее место.
- Это где я задом сижу? - осведомился Жмакин, немножко поерзав на сиденье.
- Ага. Перед вами рулевое колесо - штурвал, в центре кнопка сигнала. Под правой рукой вы имеете рычаг коробки передач, слева рычаг ручного тормоза. Под ногами у вас слева педаль механизма сцепления, а правее рулевого колеса педаль ножного тормоза. Дальше вы имеете...
- Ладно, - сказал Жмакин, - теоретически я на все четыре ноги подкованный. Давай поехали.
- Чего, чего? - спросил Гена.
- Поехали, говорю, - повторил Жмакин. - У меня время ограниченное, я через две недели должен права иметь. И так, брат, полжизни псу под хвост ушло.
Геннадий немножко потянул носом. Тон у него стал жалобный.
- Ты погоди, Алеха, - попросил он. - Тут сначала автоматизма нужно добиться. Это не шуточки. Отработать нужно рабочее положение рычагов, чтобы не глядя на них...
- А ты не сомневайся! - жестко произнес Жмакин. - Я такой человек, что, если захочу, через месяц самолетом управлять буду. Во мне "горит огонь желаний", - сурово процитировал он. - Ты давай, Гена, не мешай, и порядок. Ясно? Короче, поехали!
Но Гена заупрямился.
Жалостным голосом он воззвал к жмакинской сознательности и рассказал, что машина дана Геннадию под его личную ответственность. А он так нынче в штрафниках, загоняет машины, потому что попал "в историю". И даже самую историю он хотел рассказать, но не вышло.
- У каждого, брат, своя история, - перебил Жмакин, - некогда нам нынче истории рассказывать.
- Тогда повторяй! - сурово велел Гена. - Что мы имеем перед собой?
- Мы имеем штурвал, - стараясь сдержать раздражение, сказал Жмакин. Имеем два тормоза - ручной и ножной, имеем стартер - вот он - пупка торчит, имеем конус, иначе сцепление, имеем акселератор и рычаг скоростей - вот оно - яблочко. Так?
- А передний щиток?
Жмакин рассказал о приборах на переднем щитке. Геннадий два раза его поправил - он стерпел, хотя поправки были пустяковые. К Геннадию он не поворачивался - глядел прямо перед собой, в смотровое стекло. Геннадий велел ему плавно выжать конус и поставить первую скорость, потом вторую, наконец четвертую.
- Может, поедем? - спросил Жмакин.
- Быстрый ты слишком! - сказал Геннадий. - Меня, знаешь, сколько долбили теоретически, пока я до практики дошел? Итак, слушай, в чем заключается фактор сцепления.
Алексей смотрел перед собой и не слушал: вот по двору, виляя бедрами, прошла мойщица Люба. Вот вернулся из часовни к себе вахтер дядя Веня. Вот пробежала сердитая Еля, размахивая локотками и стуча каблучками.
Геннадий раскраснелся, с каждой минутой он говорил все увлеченнее, потом заставил Жмакина выйти из кабины и поднять капот.
- Теперь гляди сюда со всем пристальным вниманием, - приказывал он, наклонись, не стесняйся спинку погнуть. Шоферское дело - знаешь какое? Которые себя сильно жалеют, могут попечение оставить - тогда шоферские права не про них.
Из конторки второго корпуса вышел техник Цыплухин и позвал Геннадия. Жмакин подумал, вздохнул, сел в кабину, захлопнул дверцу, поднял опущенное стекло и, сжав зубы, включил зажигание. Потом нажал стартер, выжал конус, поставил скорость и дал газу. Грузовик, как жаба, прыгнул вперед. Раздувая ноздри, Жмакин на первой скорости стал разворачивать машину. На секунду он увидел Генку, бегущего навстречу, потом Генка пропал и навстречу побежала каменная стена гаража. Жмакин сильно вертел рулевую баранку, но стены были везде. Тогда он рванул тормоз. Машина остановилась в двух шагах от стены, задрав радиатор, - передними колесами Жмакин успел въехать на кучу щебня.
Он заглушил мотор, вздохнул и закурил.
Через секунду к машине подбежал Геннадий. Пот катился с него градом, на лице была ярость. Жмакин запер кабину изнутри и сказал Гене через стекло, что машина побежала сама.
- Врешь нахально, - крикнул Геннадий и затарабанил в стекло кулаком.
- Успокойтесь, - сказал Жмакин.
Гена походил вокруг машины, покурил.
- Ну, теперь заходи, - сказал Жмакин, - только не верещать. Подумаешь, делов.
- Поставь задний ход, - сухо сказал Гена. - Теперь пять. Да не рви конус, черт паршивый.
Жмакин схватился за руль.
- Пусти руль, - сказал Геннадий.
Машина пятилась на кирпичный брандмауэр.
- Разобьешь машину, - в отчаянии закричал Геннадий, - пусти руль.
- Не пущу, - сказал Жмакин, - а ты пусти. Иначе разобью.
Гена со стоном отпустил. Жмакин быстро вывернул руль и схватился за тормоз. Машина остановилась.
- Ну, ученичок, - сказал Геннадий, - с ума сойти можно.
- То ли еще бывает, - заметил Жмакин. - Давай покурим.
Они закурили, косясь друг на друга. Жмакин засмеялся.
- Чего ты?
- Потеха, ей-богу, - сказал Жмакин.
Докурив, он велел Геннадию вылезать из машины.
- Новости, - сказал тот.
- Вот тебе и новости, - сказал Жмакин, - без вас обучимся. Вытряхивайся.
Но Геннадий не вылез. Жмакин вновь завел машину и поехал крутить по двору. Машина уже слушалась его, он сидел торжествующий, но бледный. Когда Гена хватался за руль, он бил его по руке и говорил: "Не лапай, не купишь". Крутили долго. Жмакин ездил между зданиями гаражей, объезжал кладбище грузовиков, пятился, разворачивался, тормозил, и под конец так ловко, что Геннадий выразил ему одобрение, после чего Жмакин немедленно высадил его и начал ездить один.
Возле второго корпуса собрались дежурные мойщицы, дядя Веня, Цыплухин, даже Никанор Никитич пришел из часовни посмотреть на упражнения своего жильца. Уже совсем стемнело, но во дворе автобазы было светло от больших фонарей на столбах. Рыча, завывая на больших оборотах, кренясь, с воем вылетала то справа второго корпуса, то слева бешеная машина Жмакина, делала восьмерки, пятилась, неожиданно подскакивала, кренилась на крутом, невозможном вираже, вновь исчезала за третьим корпусом, за мастерской. Геннадий грыз ногти, высоконькая Люба интересничала:
- Ах, не могу, ах, жалко мальчика, ах, разобьется на котлетку...
Никанор Никитич ласково улыбался, Цыплухин грыз мундштук папиросы.
- Ничего веселого, товарищ Головин, в этом деле я не вижу, - сказал техник. - Разобьет машину вдребезги, кто ответчик?
- Ей-ей, не разобьет! - ответил Никанор Никитич. - Он храбр, но осторожен и скоро будет отличным водителем. Кстати, мой опыт говорит мне, что немало аварий происходит, кстати, из-за трусости.
Было десять минут третьего пополуночи, когда в баке грузовика кончился бензин. Жмакин сидел за рулем белый, потный. Геннадий сел рядом, оба закурили.
- Ты меня не матери, - сказал Алексей кротко. - Я тебе верно толкую нужно мне позарез скорее в люди выбираться. И я тебя предупреждаю, Гена, завтра на всю ночь заряжу практиковаться. Теперь будешь со мной сидеть, отрабатывать станем детально, чего я неправильно делаю. Согласен?
Геннадий ничего не ответил, только вздохнул.
Свадьба
Воскресным вечером в Петергофе праздновали свадьбу Побужинского и Нюры. Вся лапшинская бригада поехала на пароходике, харчи и выпивку повезли с собой в двух больших чемоданах. В кошелках была посуда, в двух портфелях по скатерти. Орлы-сыщики набрились до блеска и лоска, Криничный приоделся в новый шевиотовый штатский костюм, "для смеху" надел даже шляпу брата панаму с лентой. Окошкинская Лариса почему-то "не смогла" быть, и поэтому Вася сначала пребывал в несколько меланхолическом состоянии. Из "посторонних" были званы Ханин и Александр Петрович Антропов с Лизаветой. Попозже, когда веселье было в полном разгаре, на машине приехал Прокофий Петрович Баландин, привез две бутылки шампанского и баян, на котором мастерски играл.
Распоряжалась всем и "командовала парадом", по выражению Криничного, Галя Бочкова. Она придумала и Петергоф, и печеную картошку, и самовар, который доставлен был в багажнике баландинской машины.
Пели, ели и пили на откосе, на опушке рощи. Далеко впереди серело подернутое рябью море. Было прохладно, посвистывал ветер. Картошку ели руками, потерялась соль, всем было легко и просто, один строгий Павлик хмурился.
- Ты чего? - спросил у него Лапшин. - Нездоров, что ли?
Павлик вяло улыбнулся, закопал в землю окурок и ответил, что здоров, но не одобряет этого брака.
- Это - как? - удивился Лапшин.
- Очень просто: она - официантка, Побужинский - юрист, человек с образованием.
Иван Михайлович внимательно взглянул на Павлика - не шутит ли тот. Но Павлик не умел шутить. И на траве он не умел сидеть. И веселиться, пожалуй, не умел.
