отделаться от ощущения, что оказался среди декораций. Пустые стулья, заваленные бумагами столы, застывшие календари, спящие телефоны, часы, тикающие ни для кого. Склад накладных, кип документов и разных папок.
Мермоз ведет его в свой кабинет. Достает из ящика стола какой-то блестящий предмет, похожий на зажигалку, и подходит к огромной карте Южной Америки. Мнимая зажигалка на самом деле заканчивается ярко-красным кончиком, который он ставит на точку Буэнос-Айреса. И медленно ведет вертикальную линию к югу. Очень длинную линию, в полторы тысячи километров, до Комодоро-Ривадавии, где рукой подать до Магелланова пролива.
– Что это? – интересуется Тони.
– Патагония. Сейчас это всего лишь нарисованная линия, а тебе предстоит создать линию авиапочты.
Тони подходит к карте поближе. Линия, проведенная Мермозом, вызывающего цвета крови, но пахнет сладким ароматом женщины.
– Я туда уже несколько раз летал и кое о чем на словах договорился, но с этой минуты заниматься всей бюрократией будешь ты. Тебе придется проинспектировать все аэродромы, уволить криворуких работников, а на следующий день взять их обратно, потому что найти квалифицированный персонал невозможно.
Из шкафчика он достает стеклянную бутылку и разливает в стаканы виски.
– Давай выпьем.
Глава 50. Патагония (Аргентина), 1930 год
Патагония даже для аргентинцев – синоним глуши, почти пустыни. Миллион квадратных километров, полторы Франции. Огромная территория, исхлестанная ветром, который и камни с места на место носит.
Тони излетал ее всю из конца в конец, организуя линию: Баия-Бланка, Сан-Антонио-Оэсте, Трелью, Комодоро-Ривадавия, Пуэрто-Десеадо, Сан-Хулиан… добрался даже до Рио-Гальегос, что на Магеллановом проливе. Франция за работу в этой глухомани удостоила его звания кавалера ордена Почетного легиона. Но здесь, в этом небе, почести из Парижа для него как флейта без дырочек.
Пролетая над регионом Рио-Негро, что в восьмистах километрах от Буэнос-Айреса, он глядит вниз. На безбрежных полузасушливых плато кудрявые овечки исполняют свою хореографию, словно стаи белых сардинок. Зеленые с желтизной долины – бескрайний засушенный сад, который нигде не кончается. На коленях у него лежит маленький почтовый мешок: взлетно-посадочная полоса в Сан-Антонию вскоре после открытия пошла трещинами. Начальник почтовой службы Сан-Антонио в полном отчаянии обратился к нему.
– Но ведь эти письма так ждут!
Полосы нет, но это вовсе не повод, чтобы почта не доставлялась. И вот на грунтовой дороге, ведущей к аэродрому, верхом на лошади его ожидает почтальон. Он снижает свой «Лате» до минимально допустимой высоты, а почтальон пускает лошадь в галоп вслед за самолетом. Тони выбрасывает мешок за борт: этим утром почтовые сообщения в пампасы падают с неба дождем. Потом он закладывает вираж, и почтальон снимает шляпу, одновременно здороваясь и прощаясь.
Дозаправившись в Трелью, он летит дальше, на крайний юг, туда, где природа не на шутку пугает: там ветры сдувают с горных вершин снег, а в кратерах вулканов скрываются озера с парящими над ними кондорами. Каждое утро, прежде чем взлететь с аэродрома в Пачеко, он покупает газету «Ла-Расон» – не столько стремясь узнать о бесконечных перипетиях аргентинской политики, сколько для того, чтобы было что засунуть себе под фланелевую рубашку, пролетев над Трелью. В Патагонии царствует природа, а ветер – ее самый суровый министр. Он чувствует себя совсем крохотным посреди бескрайних просторов, сделанных по мерке гигантов.
Он уже дозаправился в Комодоро-Ривадавии, потом – в Руэрто-Десеадо. По мере того как добавляются градусы южной широты, мир вокруг становится все более пустынным. И вот он сажает самолет на утрамбованную земляную полосу в Пуэрто-Сан-Хулиан.
Почтовые мешки невелики, а ожидания огромны. На летном поле – люди, ожидающие его появления, и, как только самолет останавливается, они бегут к нему: босоногие и теперь крайне нетерпеливые. И когда он спрыгивает на землю, они встают полукругом, не решаясь подойти к летчику слишком близко, как будто он один из трех волхвов, пришедших с дарами. Тотчас же появляется начальник аэродрома, сеньор Витоко, вместе с местным полицейским, таким же босоногим, как и остальные местные жители, и приглашает пилота выпить с ним чашку горячего мате. Начальник аэродрома объявляет, что, если он задержится у них подольше, тот сам отвезет гостя в бордель «Ла-Каталана», где работают самые храбрые в Аргентине женщины.
– Когда несколько лет назад сюда из Буэнос-Айреса для подавления рабочей забастовки прислали шайку солдат с полковником-мясником в придачу и они расстреляли многих отцов и матерей семейств, то их за это премировали походом в бордель «Ла-Каталана». Но пять женщин обслуживать солдат отказались. Ни за что не соглашались. Представьте себе, какое это было унижение для этих кобелей!
– А что потом?
– Потом их арестовали. Но только скоро отпустили, чтобы еще худшего бардака не устроить. И вышло так, что только этим девицам и удалось одолеть столичных говнюков. Вам нужно с ними познакомиться, че!
– Я бы с удовольствием… Но почта должна отправиться по маршруту дальше, сеньор Витоко!
Тони взлетает, думая об этих удивительных женщинах. Перелет из Буэнос-Айреса до Рио-Гальегос длится восемнадцать напряженных часов при постоянной турбулентности.
Однако усталость куда-то девается, когда он долетает до серых и пустынных обширных пляжей, как ковром покрытых белым пометом бакланов. Есть что-то тревожное и в то же время притягательное в этих безлюдных океанских берегах, столь же прекрасных, сколь и суровых. А когда он летит над морем, на мгновение из воды, словно приветствуя его, показывается громадный хвост кита и вновь исчезает в таинственных водах густо-синего, почти до черноты цвета.
По песчаным пляжам и уступам застывшей лавы вулканов снуют многочисленные представители мелкого
