людей, но своего места он среди них не находит. Сидя на террасе кафе на площади Согласия, он ждет Жана Прево, редактора того литературного журнала, в котором был опубликован его первый рассказ, того человека, кто в наибольшей степени подтолкнул его к писательству. И не может не смотреть с некоторым неудовольствием на всех этих проходящих туда и сюда мужчин в темных шляпах и женщин в ярких костюмах.
И вот появляется Прево, корпулентный и моложавый, и встает перед ним в боксерскую стойку, ожидая, что Тони ответит ему защитной позой. Тот это и делает, но как-то вяло.
– Что, не понравился тебе твой первый день в Париже?
– Да посмотри на этих людей: только и делают, что снуют из норки своей квартиры в норку конторы.
– А что в этом плохого?
– Это ужасно! И это все, что может предложить Париж? Жизнь чиновников?
– Выпьем же за это, – по-клоунски говорит Прево. И вызывает на лице Тони улыбку.
– Иногда я принимаю себя слишком всерьез, так?
– А порой – слишком уж в шутку! Ну и что!
Прево предлагает следующий тост – за его возвращение. А потом Тони поднимает еще один – за женщин с маленькой ножкой. Прево пьет за авиаторов-почтовиков, а Тони отвечает ему: за всех тех, кто не устает поднимать тосты.
Кальвадос – неплохое лекарство от меланхолии.
Прево в ту же ночь с увлечением прочитывает «Южный почтовый» и лично рекомендует роман к публикации издателю Гастону Галлимару. Он знает, что повествование не очень крепко сшито, местами даже несколько бессвязно, что все пропитано лиризмом, который превращает Женевьеву в принцессу из волшебной сказки. Но есть в этих страницах нечто такое, что неотвратимо завораживает издателя.
Глава 49. Буэнос-Айрес, 1929 год
В порту Бордо Тони поднимается на борт корабля, направляющегося в Буэнос-Айрес. Он прикупил себе несколько костюмов, пару шляп от Борсалино и наручные часы «Бенрус» с отдельным табло для секундной стрелки. С тем, что он скопил в Кап-Джуби, да еще и при повышении зарплаты с его переходом на должность ответственного за линию в Америке, его карманы в первый раз в жизни лопаются от денег. Но, несмотря на горы сладостей, которые он купил своим родным и упаковал в чемодан, самое ценное, с чем он покидает Европу, это нежность его матери и контракт с Галлимаром на публикацию «Южного почтового».
Все восемнадцать дней морского пути он курит на палубе, проходит автодидактический курс дегустации коктейлей и развлекает ребятишек карточными фокусами. Поглядывает на юных девушек в салоне, но внезапно к нему приходит осознание того, что он уже не так молод. Волосы начинают светлеть, да и поддержание веса тела в рамках требует определенных усилий.
– Пожелай Господь, чтобы французы оставались тощими, не появились бы круассаны! – радостно восклицает он за завтраком, к удовольствию сотрапезников.
День за днем он, опершись о борт трансатлантического лайнера, проводит целые часы, наблюдая за волнами. Пассажиры с любопытством поглядывают на этого высокого курносого мужчину, безупречно одетого и, похоже, одинокого, который, думая о чем-то своем, глядит на волны и порой аплодирует волне с гребешком, словно смотрит балет.
В эти дни его воспоминания о Лулу подобны приливам и отливам. Приходят и уходят. Нарастают и отступают.
В один из таких дней он обдумывает посвящение к «Южному почтовому». Конечно же, он посвятил роман Лулу. Однако она не ответила на его письмо, в котором он спрашивал, согласна ли она на то, что ее имя появится в книге. И он задается вопросом, не будет ли это неуместным теперь, когда она мать семейства. Мучается сомнениями, но в конце концов решает послать телеграмму в издательство и попросить, чтобы посвящение убрали. Это вообще-то не так важно. Она поймет. Вся книга посвящена ей.
Проходит еще несколько дней, и на горизонте показывается земля. Широченный залив Рио-де-ла-Плата медленно подводит лайнер к порту Буэнос-Айреса, что стряхивает дремоту, вырастая из глубины темных вод. Пассажирскому терминалу отведен отдельный причал, в отдалении от несколько потрепанных навесов. Крики чаек кажутся Тони дурным предзнаменованием. Толпа людей на пристани: некоторых пассажиров встречают, и Тони с грустью наблюдает за радостными объятиями, блеском в глазах, искренними проявлениями эмоций встречающих и встречаемых. Само прибытие туда, где тебя никто не ждет, неизменно покрывается патиной грусти.
Носильщик следует за ним по терминалу, толкая тележку с его чемоданами. Его взгляд задерживается на солдате аргентинской армии, который бросает на землю вещмешок и стремглав бросается навстречу миловидной девушке с детской челкой, что бежит к нему. Добежав, оба останавливаются в нескольких сантиметрах и смотрят друг на друга с таким счастьем во взоре, что даже не решаются прикоснуться, чтобы его не вспугнуть. Тони кажется, что он свидетель импровизированной свадьбы у причала. Даже чего-то лучшего, чем свадьба. Он так погружен в созерцание этой встречи, что не замечает, как кто-то подходит к носильщику и, протягивая банкноту, знаками показывает ему, чтобы тот испарился. Происходит смена толкающего тележку носильщика: теперь он другой – выше и шире. И спрашивает у него по-испански, но с сильным французским акцентом:
– Где гребаный сеньор пожелает сгрузить эти чертовы чемоданы?
Тони вздрагивает и, ошарашенный, оборачивается. На носильщике твидовый пиджак с красным шарфом. А следом за ним – еще один красавец. Из его губ падает сигарета.
– Будут еще распоряжения?
Мермоз разражается оглушительным хохотом, а Гийоме торопится его обнять.
– Черт побери, Тони, эта тележка весит тонну. У тебя багажа как у русской балетной труппы. Каким дьяволом набил ты эти чемоданища? Песком из барханов?
– Кое-чем получше.
