гордо рассекая свинцовые волны. Наверху, в капитанской рубке, стоял Адольф Лупейкин. Он успел переодеться в свои знаменитые брюки и теперь покрикивал в машинное отделение: «Полный вперед!»
Мы шли мимо мыса Убиенного, оставляя бакен Прощальный по левому борту. Впереди был лиман и где-то за горизонтом уже маячили Шантарские острова.
Я должен сказать своей внучке Юле правду. Я пропустил все другие возможности, которые щедро подбрасывала мне жизнь. Я их, честно говоря, просто просрал. Не обижайтесь на последнюю вольность автора. Точнее ведь не скажешь. Даже если ты вырос не в интернате, а в Царском лицее.
Литератор каждый раз проживает жизнь своих героев заново. Сто героев. И сто судеб. И всякий раз он живет как будто с начала.
Если, конечно, он настоящий писатель.
Мне кажется, что настоящий тот, который, вслед за своим героем, идет на стон.
Или на крик.
Здесь – как кому больше нравится.
Вместо эпилога
Острова на горизонте
«…и мне захотелось, чтобы все это случилось со мною. Чтобы я был на этом корабле, медленно двигающемся навстречу гибели вместе с дрейфующими льдами, чтобы я был капитаном, который пишет прощальное письмо жене – пишет и не может окончить… неудачи преследовали нас…»
Я не смог забыть строчек из «Двух капитанов» Каверина. Как и не забыл прощального костра, который мы развели с Хусаинкой у бывшего стойбища Вайда, на берегу Амура.
И шкатулку с письмами отца.
Ее он выхватил буквально из огня.
Нужно было отправляться в лиман, на берег Охотского моря. Я полетел из Москвы в Хабаровск, а потом и на побережье. Там я каждый день писал дневник «Приключения Шурика, Паши и Коли в Заливе Счастья».
Мне кажется, будет правильно закончить мою повесть дневником современным. Нетрудно понять, кто такой Шурик. Ханурик. Я сам.
Хотя и странно взрослого мужика называть детским именем.
Ну а Паша и Коля стали моими спутниками.
О них тоже стоит рассказать отдельно.
Коля. Он встает в 6 утра и смотрит в «телевизор». Телевизоров у Коли два. Два широких окна. Картинки в них изо дня в день одни и те же. В левом телевизоре: стланик, мхи и столбик памятника геологам, трагически погибшим здесь в 1974 году. В телевизоре центровом: несколько домиков базы, голубая рябь залива и торчащие из воды головы нерп. Иногда приплывают дельфины.
– Привет, болваны! – радостно приветствует сивучей Коля.
На самом деле, и нерп, и сивучей, и особенно дельфинов, умных и ловких, Коля уважает. Они его добрые соседи. А называет он их так только потому, что торчащие головы действительно похожи на круглые болванки с усами. Коля живет на Петровской косе. Работает сторожем-истопником. Образно говоря, Коля согревает Залив Счастья, открытый в XIX веке неистовым Геннадием, как его называли царские чиновники. Капитаном Невельским. Моим кумиром детства и юности.
Отсмотрев телевизоры, Коля зовет Петровича, беспородную черную собаку. С Петровичем он разговаривает. Сам же Коля и отвечает за Петровича:
– Здорово, Петрович! Что будем делать?
– Жрать будем!
– Грубиян… Что будем кушать?
– Камбалу!
– Ну, бери удочки и иди рыбачь.
– Я уже и так набегался с утра.
– Небось, медведя гонял?!
– В сторону речки Иски ломанулся.
– Нет, сегодня камбалу ловить не будем. И медведей больше не гоняй. Гостей сегодня ждем. С материка. Какого-то писателя Паша везет.
Коля одинок. «Со своей разбежался. Я не хотел, а она почему-то настояла…» Дети выросли. Коля поразительно похож на недавно умершего актера Льва Дурова. Из окна Коли также хороши видны длинные траншеи, прорытые в галечнике. Как будто кто-то их прочертил специально. Разумеется, тут же возникла теория пришельцев. Еще и огненный шар над косой видали. Но Коля считает, что траншеи остались от айсбергов, выдавленных на берег весенней водой. И еще видны треугольные туалеты. Почему-то здесь строят именно такие. Загадочные, как маленькие пирамиды Хеопса на плато Гиза, они стоят, летом окруженные полянками шиповника и Иван-чая. Зимой сугробами. Вот их-то точно построили не зеленые человечки, а суровые рыбаки.
Когда над заливом пролетает самолет, все собаки Петровской косы, под предводительством Петровича, собираются в стаю и начинают выть в унисон далекой турбине. Коля уважительно слушает их концерт. Такое по телевизору не увидишь.
Когда-то Коля работал на заводе «Амурсталь».
Ремонтировал плавильные печи.
Потом он захотел одиночества, и Бронников взял его сторожем на Петровскую косу.
Паша. Если Бог и живет в Заливе Счастья, то он живет в лодке-катере Паши. Лодка – супер. Мощная и стильная. Называется «Крестлайнер». По-английски, конечно. У их шефа Бронникова, он же Броня и Саныч, все такое: и снегоходы, и квадроциклы, и спиннинги. На побережье Броню уважают все, с кем ни поговори. И конечно, не за спининги. Сын грузчика, сам родом из Охотска, Броня с верными партнерами возродили рыбалки настоящие. Их фирма, единственная в стране, ловит морских касаток и поставляет в океанариумы. Недавно пустили в Иннокентьевке рыбозавод. Губернатор Хабаровского края Шпорт приезжал на открытие. Если говорить пафосно, то они придают новый импульс Нижнеамурью, задыхающемуся в браконьерстве и тотальном распаде колхозов. Саныч вообще-то чудак. В Испании собирается открыть галерею дальневосточных художников. Собирает по селам старинные предметы, красные вымпелы и знамена, бюсты вождей, книги классиков марксизма-ленинизма. Их сейчас просто выбрасывают из стареньких библиотек. Паша, как и Бронников, пафоса не любит. Саныча он уважает за свое. Паша, как личность, сформировался в квартале «Триста» города Комсомольска-на-Амуре. Имел погоняло Паштет. Триста рабочих бараков поставляли не только рабсилу заводу «Амурсталь», но и бойцов в бригады знаменитого вора в законе Джема. У Паши по жизни было два пути: в мастёвые и в мужики. Работал спасателем, прыгал с парашютом, рыбачил. Бронников выдернул его из Комсомольска-на-Амуре. И сделал Пашу асом. Разумеется, асы получаются из конкретных пацанов. «Из говна пули не отлить!» – говорит Пашин напарник Коля. У Паши есть дочка Кристина. Ей купили розовое платье. Она заказала папе розовый планшет, в тон. Маленькая модница. Паша планшет купил. Дочку сильно любит.
Паша красиво ведет лодку. Острова и мысы мелькают за бортом: Петах, Тлангет, Байдукова и Чкалова. На передней сидушке колотит так, что лязгают челюсти. Паша врубает русский рэп про девчонку-подружбайку: «Держи меня на поводке, поводок у тебя в руке!» Музыкальные критики, нерпы, восторженно всплывают за кормой. Паша в темных очках, на шее серебрится цепь, на пальце перстень. Стройный и жилистый, загорелый до черноты, он похож на китайца. Но говорит он на своем языке, который еще мало изучен филологами. Если убрать из его речи великий и могучий, то получится новояз нижнеамурца.
– Паша, – спрашивает его пассажир, приезжий литератор Шура, из Москвы, – до Шантаров идти сколько?
Паши косится на бортовой компьютер-навигатор, где проложен путик по лиману: с отмелями, каналами и глубинами. Морщит лоб.
– Восемь с половой, – отвечает Паша, – срывов – ноль!
