с воротом. На ворот наматывалась веревка с деревянной бадьей. Вода в колодце годилась только огород поливать: зеленая, словно в ней траву заваривали. В гнилом срубе жила полосатая жаба, которая иногда по вечерам пела — словно рашпилем скоблили о железное ведро. Колодец закрывался крышкой на замок.
Авдотья Гордеевна поливала гряды. Вера Сергеевна сидела на крыльце и вытаскивала из мохнатой шубы Узная комья чертополоха. Леночка была во дворе и старалась, чтобы на нее обратили внимание. Высунув язык, ходила на четвереньках и пудрилась пылью, ложилась на землю, сучила ногами и визжала так, словно ей пятки щекотали. Вера Сергеевна даже не подняла головы. Тогда Лена подбежала к колодцу, вскарабкалась на трухлявый сруб и, ухватившись за веревку, закричала:
— А вот я и не боюсь тебя! Вот и не боюсь!
Вера Сергеевна вскочила.
— Леночка, — проговорила она чужим голосом.
— Не боюсь нисколечко! Возьму и в колодец плюну. Думаешь, мне слабо в колодец плюнуть? — кричала Лена, дергая веревку. Ручка ворота раскачивалась.
Вера Сергеевна хотела закричать, но поняла, что малейший испуг заставит Лену вцепиться в веревку и тогда бадья ринется вниз. До колодца было метров двадцать.
— Погоди, Леночка, мы вместе с тобой плюнем, — проговорила Вера Сергеевна, делая осторожные шаги
— Ишь ты, какая хитрая! Хочет меня поймать. Все равно я тебя нисколечко не боюсь, — пела Лена, зорко следя за Верой Сергеевной, которая потихоньку приближалась к колодцу. Вдруг Леночка пронзительно закричала. Ручка ворота резко описала круг, и бадья, ударившись о бревно сруба, скользнула на дно. Лена почувствовала, как ее потянуло вниз и как больно ее схватили за руку. Она бросила веревку и очутилась в руках Веры Сергеевны. Прибежала испуганная Гордеевна и, всплеснув руками, заголосила:
— Ох ты окаянная, ах ты баловница!
Леночка хотела соскочить на землю и бежать. Но, взглянув на лицо тети Веры, присмирела. Вера Сергеевна опустила Лену на землю, а сама быстро пошла в дом. Авдотья Гордеевна завернула внучке платье и надавала звонких, увесистых шлепков.
Леночке было очень больно, обидно и стыдно; так стыдно, что даже страшно было попасться на глаза Вере Сергеевне. Она забилась в спальне за сундук и размышляла, что никто ее не любит… И не надо, пусть не любят. «Убегу в лес и умру там с голоду. Вот тогда они все наревутся… Ну и пусть ревут, пусть ревут, так им и надо», — шептала Лена, выжимая кулачонками слезы.
Вера Сергеевна к вечеру опять была веселая, вытащила Леночку из-за сундука и повела смотреть, как комбайн теребит лен. Комбайн походил на синюю однокрылую птицу. Ходил он подпрыгивая, с боку у него волочилось широченное крыло с множеством железных наконечников, между которыми сновали ремешки и дергали льнинки. А сзади комбайна кувыркались снопы, туго перевязанные шпагатом.
Вернулись они, когда уже стемнело. Вера Сергеевна несла Лену на руках… На крыльце их встретила Гордеевна. Она стояла, прижавшись к двери, и мяла в руках передник. Вера Сергеевна остановилась и вопросительно посмотрела на старуху.
— К себе понесешь, что ль? — спросила Гордеевна.
— А я теперь, бабушка Гордеевна, все время буду ночевать с тетей Верой, — ответила Лена.
Вера Сергеевна выпрямилась и, подняв голову, пошла. Авдотья Гордеевна нехотя посторонилась.
Через три дня приехал Владимир Петрович, а на четвертый день Авдотья Гордеевна справляла внучку в город. Она сама постирала, выгладила ее платьица, уложила их в чемодан, туда же положила малиновых лепешек, мешочек с сушеной черникой и лупоглазую, румяную, как вишня, матрешку с одной косой. Была бабушка ласковая, забывчивая, часто вытирала передником глаза. Лена, как могла, успокаивала Гордеевну:
— Ты не плачь, бабушка, я к тебе опять приеду… Только ты Узная никому не отдавай.
Авдотья Гордеевна уверяла, что она не плачет: виноваты глаза, которые на болоте выросли.
Когда все уже было готово и Владимир Петрович взял чемодан, неожиданно из-за сараев вынырнула лиловая туча, глухо заворчала, полоснула за окном огнем, и пошел такой дождь, что вмиг наполнил бочку под застрехой и вымочил до костей деда Алексея с Сенькой, которые дожидались их на дороге. И не успел дед выжать свою папаху, а Сенька отряхнуть мокрую гриву, как тучу унесло.
— Ну, вот и дождь прошел. Быть пути: дождь — примета хорошая, — проговорила Гордеевна и перекрестила подбородок.
До станции всю дорогу Лена погоняла Сеньку. Сзади, высунув язык, бежал Узнай. Его хотели прогнать, Гордеевна даже прутом грозила. Узнай нехотя поворачивал, а потом опять догонял.
Подошел поезд. Авдотья Гордеевна поцеловала Аленушку и передала ее в вагон Вере Сергеевне. А когда поезд тронулся, Леночка, махая платком, закричала:
— Бабушка, я к тебе обязательно приеду! Узнай, до свиданья!
Поезд уже гудел за семафором, а Гордеевна все еще стояла, помахивая рукой, и шептала:
— Быть пути, быть пути. Дождь — примета хорошая.
Рядом с ней, ощетинясь, стоял Узнай и охрипшим, злым голосом лаял вслед поезду.
1954
С Дарьей мне довелось познакомиться, когда я еще только начинал пробовать свои силы в областной газете. Мшанский район — лес да болота; в реках и речушках вода как густо заваренный чай. Дороги скверные, — не только весной и осенью трудно проехать в Болотский сельсовет, но и в начале зимы, когда только ударят морозы и выпадет первый снег. И все же в этом районе мне приходилось бывать: работал я собкором.
Мне поручили написать очерк о свинарке. За дело, я взялся горячо. С тридцатью рублями и с новым блокнотом, в котором я записал: «Мшанск, Болотский сельсовет, Т. Козырева», я пустился в дорогу. Более пяти часов ехал поездом, потом добирался на попутной машине и прибыл в Мшанск только на следующий день к обеду. До Болотска было еще километров двенадцать. В чайной, где я наскоро съел тарелку щей, буфетчица сказала, что недавно чаевничал здесь старик из тех краев; он приехал в район за гвоздями. Я обрадовался: можно было воспользоваться оказией.
У районного сельмага стояла подвода. Взъерошенная лошаденка копалась в охапке сена. Рядом старик в тулупе с поднятым воротником старательно привязывал к дровням ящик. Я подошел ближе и увидел лицо старика — ком шерсти и лиловый кончик носа.
— Ты чего, мил человек, смотришь? — замигал старик.
— Вы из Болотска?
— Я-то закутянский, из «Самоделки» мы. Колхоз «Самодеятельность», может, слыхали?
— Мне надо в Болотск.
— Болотск тоже там. Закут, Болотск, Мишино — одного Совета.
— Не подвезешь ли, отец?
— Чего ж
