Курилка располагалась неподалёку – налево от запасного выхода, рядом с раздевалкой и туалетами. Уже загодя в коридоре поднималась дымовая завеса и слышались сипловатые голоса. Андрей Т., ведомый поводырями, дошёл до заветной двери, открыл её и вошёл. Сопровождающие остались стоять снаружи.
Сам Андрей не курил, но на курящих смотрел сквозь пальцы. Дым ему нисколько не досаждал, хотя и радости он от него не испытывал.
Сизая табачная дымка мешала оценить обстановку. Судя по количеству дыма и голосам, курильщиков было много. Но сколько Андрей ни вглядывался, кроме мутных, неясных контуров, разглядеть никого не мог.
– На Дону и в Замостье тлеют белые кости… – гнусавил кто-то в дыму вполголоса. Голос явно принадлежал не Генке, но на всякий случай Андрей Т. решил убедиться – мало ли что делает с человеком время.
Он пошёл на источник голоса, ладонями разгребая дым. Лучше бы он сюда не ходил. У белой кафельной стенки стоял мёртвый одноногий солдат в полной красноармейской экипировке – в гимнастерке, будённовке, в галифе, с фанерной кобурой на ремне. Вместо отсутствующей ноги из штанины торчала жёлтая корявая деревяшка с зарубками и непристойными надписями на русском, украинском и польском. То, что солдат был мёртвый, было ясно по распухшему языку и мозаике трупных пятен, украшавших его лицо и шею. Глаз у солдата не было – видимо, их выклевал ворон, судя по чёрным перьям, облепившим его одежду. Мёртвый-то он был мёртвый, но вёл себя вовсе не как мертвец. Дымил как паровоз папиросой, хрипел про псов-атаманов, а когда опешивший Андрей Т. тихонечко хотел уйти в дым, выхватил из кобуры маузер и стал яростно жать на спуск. Маузер, слава богу, не выстрелил – должно быть, заело механизм, и Андрей Т. благополучно ретировался.
Он медленно отходил задом, стараясь не издавать шума, чтобы боец не сориентировался на звук. Сделав шага четыре, Андрей Т. почувствовал вдруг спиной, что кто-то его поджидает сзади. Он обернулся резко, но из-за дыма ничего не увидел, лишь услышал слабенький хохоток.
«Генка! – подумал он. – Вот зараза, нашёл время делать приятные неожиданности! Ещё бы по плечу меня хлопнул, тут бы я точно отдал концы!»
– Ген! – сказал Андрей Т. шёпотом. – Ты? Выходи, хватит валять придурка.
Из облака табачного дыма снова вырвался хохоток, но теперь он звучал чуть дальше.
– Абрикос! – Андрею Т. стали надоедать эти идиотские прятки; он резко шагнул вперёд, и вдруг из табачной мути высунулась большая челюсть, клацнула перед его носом и задёргалась в идиотском хохоте.
Андрей Т. узнал её обладателя.
– И… извините. – Голос его дал трещину; он смотрел на вилоподобные руки, на железный дворницкий лом, на хлопья желтоватой слюны, вылетающие изо рта человека-молота.
– Гы… – Хмырь с челюстью, не переставая смеяться, спрятался за табачной завесой.
Андрей Т. вытер вспотевший лоб и направился наугад к выходу. Ноги его слушались плохо. Он сделал уже шагов пятнадцать, но курилка словно разрослась вширь; она всё не хотела кончаться.
Впереди замаячило что-то тёмное; Андрей Т. подумал, что это долгожданная дверь, прибавил шагу, но из табачной копоти вылезли гороховое пальто, шёлковый засаленный шарф и коптящая атмосферу трубка.
– Извините, молодой человек, – сказали пальто и трубка. Голос их звучал с хрипотцой и с лёгким прибалтийским акцентом. – Вы, случайно, не знаете, какое минеральное сырье из стран Южной Азии вывозится на мировой рынок?
Андрей Т. судорожно сглотнул и попятился в табачное облако. Голова шла кругом, в глазах прыгали какие-то пуговицы, некоторые были со свастикой, некоторые с красноармейской звёздочкой.
«Выход, выход, где выход?» – стучало в его мозгу.
Он тыкался влево, вправо, но везде было прокуренное пространство, полное чудовищ и голосов.
Кто-то, вернее некто, коснулся его плеча. Ожидая очередного оборотня, он втянул голову в плечи и собрался отпрыгнуть в сторону, но сзади его спросили:
– Андрей Т. – это вы будете?
Голос принадлежал женщине, и Андрей Т. нехотя обернулся.
– Людмила. – К Андрею Т. тянулась ссохшаяся наманикюренная рука. – Можно Люся.
В женщине он узнал халтурную эстрадную знаменитость из компании, приехавшей в «мерседесе». Где-то тихо заворковала музыка, и гнусавый поддельный голос запел про неземную любовь.
– Вы курите? – Женщина улыбнулась.
Андрей вымученно мотнул головой, что означало «нет».
– Какой же вы робкий мальчик. Вы всегда так обращаетесь с женщинами?
«С такими, как ты, – всегда», – хотел ответить ей Андрей Т., но тут из-за табачной стены высунулся ещё один персонаж этого безумного действа.
То ли он был цыган, то ли он был пират – судя по серьге в ухе, чёрным смоляным патлам и хищной златозубой улыбке, не слезающей с его обугленного лица.
– Рыбонька моя златопёрая, где ты? – сказал вновь появившийся персонаж. – Я тебя везде обыскался. – Тут он как бы случайно бросил взгляд на Андрея Т., вернее, сделал вид, что случайно. – Что я вижу! Измена! О, несчастная, на кого же ты меня променяла? На этого… этого… – Глаза его налились театральной кровью. Пиратская серьга в ухе горела, как лунный серп. Он вытащил из-за пояса нож. – Я убью вас обоих. Сначала его, а потом тебя. Ты этого заслужила, коварная! – Грянула музыка из «Кармен». Золотозубый герой-любовник бойко изображал сцену ревности.
– Отставить! – Рядом кто-то закашлялся, выдавливая сквозь кашель слова. – Тоже мне, нашли место – в курилке! Вы бы ещё в сортире базар устроили.
– Пардон, мадам! – Чернявый завилял задом и отвесил полупоклон. Нож был убран на место. Музыка приумолкла.
– А вас, Андрюша, и не узнать. Да, время! Сколько лет-то прошло? Пятнадцать? Двадцать? Волосы вон уже седые. Жена, небось, детки, внуки скоро пойдут, зарплату на работе не платят. Что, жизнь не балует?
Андрей Т. смотрел на двугорбое существо в сером штопаном балахоне и не знал, отвечать ему или плюнуть, недолго думая, в отливающий огнём катафот на месте её правого глаза.
Но старухе были, похоже, и не нужны подробности его личной жизни. Она подёргала свой ястребиный клюв, вздохнула и продолжала дальше:
– Жизнь нынче – штука сложная, никого не балует. – Она перешла на «ты». – Это тебе не со шпагой по коридорам бегать. Не забыл, поди, ту историю? Как за дружбу-то на шпажонке дрался? Не забыл, вижу, что не забыл, – желваки как ходуном ходят! И наверно, до сих пор
