пройдусь.
Комендант всегда очень сердечно обращался к Гамбоа, хотя их отношения оставались строго уставными. Они пошли к офицерскому кафе.
– У меня для вас плохие новости, Гамбоа, – комендант шагал, заложив руки за спину. – Сообщаю в частном порядке, по-дружески. Вы ведь понимаете, о чем я?
– Да, господин комендант.
– Майор очень на вас обижен, Гамбоа. Полковник тоже. И их можно понять. Но я не об этом. Советую вам подсуетиться в министерстве. Они попросили вашего немедленного перевода. Боюсь, винтики уже закрутились, времени у вас мало. Ваш козырь – послужной список. Но и знакомства в таких случаях очень кстати, как вы знаете.
«Вряд ли она будет в восторге, если придется переехать из Лимы, – подумал Гамбоа. – В любом случае придется на первое время оставить ее здесь, с семьей. Пока не найду жилье, домработницу».
– Большое спасибо, господин комендант, – сказал он. – Вы, случайно, не знаете, куда меня могут отправить?
– Не удивлюсь, если в какой-нибудь гарнизон в сельве. Или в горах. В середине года ведь плановых переводов не бывает, посылают только в трудные гарнизоны, где недобор. Так что не теряйте времени. Может, выбьете крупный город, к примеру, Арекипу или Трухильо. Да, и не забудьте, это строго между нами, не для протокола. Я не хотел бы проблем.
– Не беспокойтесь, господин комендант, – прервал его Гамбоа. – И еще раз большое спасибо.
Альберто видел, как он вышел из казармы: Ягуар преодолел коридор, не обращая внимания на злобные или насмешливые взгляды кадетов, которые курили лежа и стряхивали пепел в бумажные кульки или спичечные коробки; медленно, ни на кого не глядя, держа голову высоко, дошел до двери, открыл и с силой захлопнул за собой. При виде его Альберто снова задался вопросом, как ему удалось не заиметь после случившегося ни одной новой царапины на лице? Зато он до сих пор прихрамывал. В день драки Уриосте хвалился в столовой: «Это я ему ногу попортил». Но на следующее утро подвиг приписывали себе Вальяно, Нуньес, Ревилья и даже хиляк Гарсиа. Они громко спорили об этом в присутствии Ягуара, будто его там и в помине не было. У Удава распух рот, а вокруг шеи шла глубокая кровавая царапина. Альберто нашел его глазами: он лежал на койке, а на нем лежала Недокормленная и большим розовым языком вылизывала царапину.
«Странно, – подумал Альберто, – что он даже с Удавом не говорит. Что с Кучерявым больше не якшается – это я понимаю, Кучерявый в тот день слился, но Удав-то за него вступился, вон его как разукрасили. Неблагодарный». Весь взвод, казалось, забыл о поступке Удава. С ним разговаривали, шутили, давали затянуться, когда курили одну на всех. «И ведь, – подумал Альберто, – никто не сговаривался про бойкот. А получилось даже лучше, чем если бы сговаривались». В тот день Альберто следил за ним издалека на перемене. Ягуар вышел из учебного корпуса и бродил по пустырю, руки в карманах, пинал камушки. Подошел Удав, стал бродить за ним следом. Они явно повздорили: Удав мотал головой и размахивал кулаками. На второй перемене Ягуар опять ушел на пустырь. Теперь за ним увязался Кучерявый, но Ягуар без разговоров его отпихнул, и тот, красный, как рак, вернулся в класс. На уроках кадеты болтали, обзывались, плевались, пулялись бумажками, перебивали учителей, ржали, фыркали, хрюкали, мяукали, лаяли – все вернулось на круги своя. Но они знали, что среди них есть изгой. Руки сложены на папке, голубые глаза уставлены на доску – Ягуар просиживал уроки, не раскрывая рта, ничего не записывая, не оборачиваясь на однокурсников. «Как будто это он нам устроил бойкот, – думал Альберто. – Он наказывает весь взвод». С того дня Альберто все ждал, когда Ягуар спросит с него, заставит рассказать остальным, как было дело. Даже отрепетировал, как будет говорить со взводом, как оправдает свое предательство. Но Ягуар не замечал его так же, как остальных. Тогда Альберто предположил, что Ягуар тщательно готовит ужасную месть.
Он встал и вышел на улицу. Во дворе было полно народу. Стоял смутный, неясный час, когда день и вечер уравновешивают друг друга и как бы затихают. Полумрак смазывал очертания казарм, оставлял кутавшимся в плотные куртки кадетам их профили, но стирал черты лиц, окрашивал в одинаковый пепельный цвет светло-серый двор, стены, почти белый плац и пустырь. Неверный свет искажал движения и звуки: в последних отблесках заката все, казалось, перемещались быстрее или медленнее, чем на самом деле, говорили сквозь зубы, бормотали или срывались на визг, а если тела сближались, то это сразу начинало напоминать ласки или драку. Альберто пошел к пустырю, подняв повыше воротник. Шума волн не слышно, на море, наверное, штиль. Когда ему попадалось распростертое в траве тело, он спрашивал: «Ягуар?» Ему не отвечали или грубили: «Я не Ягуар, а вот если дубины захотел, так у меня тут есть одна. Заходи на цель». Добрел до уборных в учебном корпусе. С порога – над унитазами кое-где мерцали красные огоньки – крикнул в темноту: «Ягуар!» Никто не ответил, но он понял, что все уставились не него: огоньки замерли. Вернулся на пустырь, пошел в ближайшие к «Перлите» уборные – вечерами туда никто не ходил, потому что они кишели крысами. У входа сразу заметил огонек и силуэт.
– Ягуар?
– Чего тебе?
Альберто ступил внутрь и зажег спичку. Ягуар стоял и поправлял ремень; больше никого не было. Альберто отшвырнул сгоревшую спичку.
– Хочу поговорить.
– Не о чем нам говорить, – сказал Ягуар. – Катись отсюда.
– Почему ты не сказал им, что это я сдал их Гамбоа?
Ягуар рассмеялся презрительным невеселым смехом, которого Альберто не слышал с тех пор, как все случилось. Во мраке послышался стремительный топот крошечных лапок. «Его смех отпугивает крыс», – подумал Альберто.
– Думаешь, все такие, как ты? – сказал Ягуар. – Ошибаешься. Я не стукач и со стукачами не разговариваю. Пошел.
– И дальше пусть думают, будто это ты их сдал? – Альберто вдруг обнаружил, что говорит с уважением, едва ли не с теплотой. – Почему ты так?
– Это я из всех них мужиков сделал, – сказал Ягуар. – Думаешь, они мне интересны? По мне, так пусть все идут на хер. Насрать мне, что они там думают. И что ты думаешь. Вали.
– Ягуар, – сказал Альберто, – я хочу сказать, что очень сожалею о случившемся. Мне очень жаль.
– Может, поплачешь еще? – сказал Ягуар, – Больше ко мне не суйся. Я же сказал – знать тебя не хочу.
– Не надо так, – сказал Альберто. – Я хочу быть тебе другом. Скажу им, что это я их
