Это было дивно, Райан мог вечно смотреть на это. Если бы этот момент можно было бы сохранить в вечности, может быть, он бы и отменил это последнее преобразование энергий, символический обмен сердцами. Но он знал, что никто из них не способен сохранить этот момент в полусыром состоянии, это было последнее божественное вдохновение перед великим делом. Он глаз не мог оторвать от прекрасного лика Джулиана, или от прекрасных ликов Джулианов, они олицетворяли сейчас всё то, что было давно утрачено человечеством, а именно способность пропускать через себя красоту, впитывать её и очищаться в лучах её божественной силы. Но он не должен был позволить этому мигу красоты ослепить себя, впереди было очень важное дело, ничто не сможет сбить его с пути, даже созерцание этого блаженного покоя.
Когда он объяснил Джулиану, что они должны сделать и почему только так они могли поступить, он боялся, что сторона жизни Джулиана вновь возьмёт верх, и в своей беспокойной энергичности тот всё испортит. Но Джулиан был очищен присутствием скульптуры, он впитал в себя весь необходимый опыт, и, узнав, что такое жизнь без своего гармоничного продолжения в мраморе, он понял, как пуста она была. Райан сейчас не мог выказывать ни капли сомнения, потому что это даст Джулиану надежду, что существуют другие методы покорить вечность. Но это был его сценарий, и только он знал, как может закончиться реальная жизнь, чтобы дать возможность развиваться сказке. Он сделал всё верно, Джулиан не противился судьбе, он принял её с гордо поднятой головой, потому что Джулиан и сам знал, что это было единственным решением. Да, без жертв не обойтись, да, будет больно, да, будет противно, да, будут сомнения, но это нормально, чтобы выйти на новый уровень, нужно пройти все старые без единой ошибки. Джулиан стерпит всё, потому что цель была выше небес, выше божественного нимба, Райан превзошёл сам себя, создав реальность из своей божественной игры.
Райан помнил, как Жан Ланже работал с мрамором в его галерее, как он бережно, но быстро соскабливал слои мрамора, чтобы сделать отверстие для того, чтобы закрепить внутри сердце. Именно за ним Райан и лез в сокровенный склеп этой скульптуры, на тот момент походящей как две капли воды на Джулиана, с этим его живым блеском в глазах, и ему казалось даже, что стоит только присмотреться, и он увидит эти нервные беспричинные движения, похожие на подёргивания. Но мраморный Джулиан не ощущал боли и насильственного вторжения в храм своей души, наоборот, мрамор поддавался методичным движениям его ножа, крошась на пол, как самый чистый снег, ослепляющий своей белизной.
Он работал так точно, так чисто, так уверенно, и когда он дотянулся до мраморного органа, который выглядел как живой, просто замороженный вне времени, Джулиан, всё это время наблюдавший с остервенелым безумием за его работой, изменился в лице. Джулиан стал ещё более неземным, какая-то неживая искра озарила его статный лик, пока глаза его в агонизирующей истоме пожирали мраморное сердце, которое манило его, ведь оно принадлежало ему. И совсем скоро оно окажется в самом надёжном месте, вместо его собственного сердца, которое уже давно принадлежало этой мраморной скульптуре, безмолвно наблюдавшей за этим сокровенным интимным процессом. В этом мраморном сердце сейчас концентрировалось всё преображение Джулиана, именно в нём кроилась тайна его гармонии.
В церемониальной тишине, окружённый впитавшими в себя миллионы разнообразных эмоций картинами, Райан долго смотрел то на застывшее в предвкушении искорки жизни мраморное сердце, то на зловещую дыру в груди мраморной статуи, то в горящие предсмертным блеском глаза Джулиана, которые обжигали его своей стеклянной чистотой голубизны. В руках Райан держал мраморное сердце, которое всё это время ждало, когда же его вернут в свой истинный храм и зарядят жизненным нектаром. Это было его сокровище, алхимический символ слияния жизни и смерти, ожидающее позволения войти в вечность. Невозможно было не поддаться этому наплыву чувств, пульсирующая жизнь Джулиана сейчас соединялась со статичной энергией скульптуры, концентрируясь в этом прекраснейшем мраморном сердце. Лишь только сияющая мраморная дыра скульптуры отчётливо показывала, что дело ещё не завершено.
Когда Джулиан вырвал у него из рук своё мраморное сердце, Райан не противился этому, оно было по праву его, выстраданное ценой жизни, очищенное ценой смерти, знак их возрождения. С какой жадностью Джулиан прижимал своё сердце, которое истосковалось по нему, не давая полноценно жить. Но сейчас все иллюзии рассеются, и Джулиан получит назад свою награду за то, что ни жизнь, ни анти-жизнь так и не сломали его, он находился между двумя этими понятиями, ломая рамки реальности и нереальности, Джулиан входил в преображённый мир Райана свободным от всех привязок и заблуждений. Никогда он ещё не наблюдал за таким полноценным созданием полотна, где Джулианы были центральной темой, никогда ещё мир не видел такого искусства, и он как художник сейчас в своей минималистской манере должен был сделать последние штрихи, вдохнув в них недостающие краски жизни и смерти. Он стоял на границе между мирами и творил и наблюдал за собственным творением, переполненный чувствами перед познанием вечности.
Когда Джулиан уже сидел, прислонившись расслабленно к своему мраморному близнецу, бережно храня в руках мраморное сердце, Райана даже не отвлекал наркотический запах, который заглушал предстоящую боль жертвенно настроенного Джулиана. Это было больше жертвы, это было принятие всего и прощание с этой дисгармоничной реальностью, и рука Райана не дрогнет. Только не сейчас. Только не здесь. Он всегда мог себя дисциплинировать, даже при самых тяжёлых обстоятельствах он не паниковал и не терялся, а сейчас не было ни одного препятствия, и всё прямо застыло в предвкушении момента, когда рука творца закончит начатое дело. У него уже был опыт, он осквернял ради священной цели мраморное тело, и теперь ему предстояло сделать то же самое, только с телом из плоти и крови, ещё живым и тёплым, но не менее податливым, чем мраморное, в этом он ни капли не сомневался. Всё прошло так плавно, так быстро, так правильно, он был заряжен своей первой победой, которая давала ему силы пройти последнее испытание, и хотя волнение его граничило между предвкушением экстаза и страхом неудачи, он заглушал его на фоновом режиме, ведь любое сомнение могло привести к провалу.
Декоративный ножик с рукояткой из слоновой кости был весь освящён мраморной крошкой, но он не затупился, острие его по-прежнему предназначалось для точных и глубоких движений. Райану никогда не доводилось в своей жизни даже препарировать лягушку, не говоря уже о
