оно настоящее, этот маленький уродливый сосуд, в котором концентрировалась вся жизнь Джулиана, разрушая его гармонию. И в этот момент ни одно сожаление не способно было вычеркнуть значимость этой жертвы. Райан дожил до того момента, когда мог сказать, да, я не просто верю в чудеса, я их создаю.
Когда он вручал мраморной скульптуре пылающее жаром сердце Джулиана, такое беспомощное и маленькое вдали от человеческого тепла, мраморный страж весь светился в предвкушении этого мига, когда его мёртвая сторона навсегда рассеется в этом жизненном даре Джулиана. Оно вошло в раскрытую грудь так легко, так гладко, задержавшись на креплениях в виде мраморных артерий и мышечных тканей, и капли крови и слизи медленно стекали внутрь, символически омывая эту последнюю жертву перед возрождением. Как же много энергии было в этом умирающем сгустке из трубок и мышц, как же она не подходила Джулиану при его жизни, и как гармонично вписалась в этот сияющий белизной мрамор высочайшего качества. Райан отошёл в сторону и любовался проделанной работой, это было неописуемо, глаза его были влажными от той боли, что вызывала эта красота. Ничто не могло теперь убить эту скульптуру, она проглотила в себя сердце Джулиана и стала чем-то выше жизни и смерти, она была между этими понятиями, и навсегда останется в этом состоянии. Это и была та самая вечность, которой он так жаждал. Райан не мог поверить в реальность этой красоты, этого идеализма, даже он, как создатель не был готов узреть это чудо, но его ждало самое последнее дело, чтобы захлёбываться в экстазе вечной красоты, созданном по его собственному божественному проекту.
После этого Райан наклонился к Джулиану, который полулежал практически в той же позе, как Райан его усадил, чтобы пережить свою последнюю агонию, свой последний катарсис перед тем, как принести в жертву вечности свою красоту. Его жизненная энергия до сих пор вихрями вертелась вокруг тела, делая его почти что идеальным, лишь дыра в груди, из которой ещё изливались последние капли старой жизни, только эта пустота была лишней в его образе, он был почти завершён, он был почти идеален. Глаза его были приоткрыты, взирая на свой новый мир с умиротворённым блаженством, его лицо было светлым и выразительным, как будто в тот момент, когда его сердце из плоти и крови возвращалось его мраморной половинке, божественная сила навсегда оставила этот отпечаток перехода, отразившись на нём в идеальной чистоте. Даже смерть преклонялась перед его красотой, не тронув этой чистоты и невинности, всё было бессильно перед чарами той нити, что соединяла Джулианов, и теперь не существовало ни мраморного Джулиана, ни Джулиана из плоти и крови, они стали единым целым.
И вот он, этот символ последнего преображения, Райан поднял с пола мраморное сердце, которое закрасилось алыми пятнами, выглядя ещё живее, ещё реальнее. Внедрить его дрожащими руками в Джулиана было так же просто, как и при работе с мрамором, оно вошло в эту рваную полость настолько идеально, что Райан теперь не сомневался в своём божественном происхождении. Он только что создал свой великий шедевр, мраморное сердце стало недостающим звеном, чтобы распрощаться навсегда с этой уродливой реальностью, Райан покорил вечность, Райан теперь будет пребывать вечно в этой красоте гармонии.
И когда Райан встал под светом ламп, чтобы узреть плоды своих трудов, чтобы его взгляд смог объять преображённые тела обоих Джулианов, крик радости сиплым хрипом вырвался из его переутомлённого тела. Слёзы хлынули из его глаз, и все человеческие эмоции обрушились на Райана, разрывая на части в своей буйной яркости блаженства. Теперь была очередь Райана освобождаться от всего земного, от всего устаревшего. Он переходил в свою собственную вечность, где наградой было созерцание красоты, которая концентрировалась на том, что он создал из Джулианов – мрамор в плоти и плоть в мраморе, величайшее произведение искусства, открывающее границы миров, и очищение от всего уродливого, от всего смертного. Дисгармонии больше не существовало, пустота и ничто останутся навсегда в этом гниющем суетливом мире, который лишь вспышками дразнил моментами счастья и гармонии. Но Райану удалось зацепиться за одну из этих вспышек, чтобы придать ей собственную форму, лишив её всего примитивного и человечного, и в этой вспышке фокусировалась вся его душа, которая стремилась за границы тьмы и света, притеснённая даже в рамках жизни и смерти. Эта вспышка создала новый мир, его мир, и Райан всё сильнее погружался в созданную им красоту, и лики Джулианов сливались в это гармоничное настоящее, и ничто и никогда не было способно разрушить этот голый момент экзальтации, эта красота была вечной.
Но человеческое тело не способно было устоять перед подобной красотой, душа Райана Смита сливалась сейчас с этой вечной гармонией, но даже тело создателя, не способно было выдержать этой запредельной красоты. И в своём экстатическом состоянии, Райан, созерцающий только что созданный им блаженный мир, незаметно покидал своё стареющее и истлевающее тело. Теперь и сердце Райана в агонии делало свои последние жизненные сокращения, не способное удержать в себе этот переизбыток очистительной энергии, оно взорвалось, соединив агонию с катарсисом, символически закрыв двери этого несовершенного мира, которому не было места в вечном созерцании красоты Райана.
Тусклый послеобеденный свет февральского морозного дня идеально гармонировал с внутренним миром Майкла, который сидел в Центральном парке, пялился на заледеневшие воды озера Жаклин Кеннеди и медленно покачивал коляску со спящим ребёнком. Каждый день для него был тусклым и серым, каждый день он заставлял себя соблюдать свою бессмысленную рутину, чтобы продолжать своё жалкое существование. И всё ради этого мирно пыхтящего в коляске создания, единственного, что у него осталось от Джулиана. Джулиан его покинул два месяца назад, ушёл по-английски туда, откуда не возвращаются. А этот маленький комочек в синей коляске родился через две недели после трагедии, заменив ему на время весь здравый рассудок.
Почему, спрашивал он себя, почему, почему? Как такое могло произойти, почему в моей семье, как мне пережить эту травму? Почему такие ужасы случаются не просто в этом мире, а в моей жизни? Почему мой вечный источник энергии, мой свет, моё вдохновение покинуло меня так рано, разрушив в один миг весь мой гармоничный мир? И это в момент, когда у нас должен родиться ребёнок, как он мог поступить так с нами? Как он мог бросить нас? Все чувства были живы, и только тоска по утраченному счастью была постоянным напоминанием того, что они бессмысленны, в этом
