Свистиков. Да что вы, Христос с вами! как же они могут быть подлецами! Так разве… накапают где-нибудь… А впрочем, нечем этакие-то разговоры вести, я уж лучше вам расскажу, какое со мной было в Холопове происшествие!
Бобырев (пьет). Ну, рассказывайте ваше происшествие!
Свистиков. Был я в ту пору еще молод и служил в казенной палате писцом. Жалованьишко наше маленькое, пить-есть хочется, следовательно, пробавлялись мы больше каждый своим промыслом. У меня промысел был за охотой ходить; болот, знаете, вокруг Холопова пропасть, ну и ходишь, бывало, в свободные дни, похлопываешь да похлопываешь себе бекасиков, а потом и несешь на базар продавать. Хорошо. Только вот однажды идем мы с товарищем ранним утром по бережку реки, а на дорожку у нас было уж заложено… против простуды-с! Идем мы, это, и видим, что, в саженях этак в шестидесяти, сидит на воде страшенное стадо диких уток, выстроились этак в ниточку рядком и преспокойно себе делают утренний туалет-с! Да вам, может быть, скучны мои глупые речи, Николай Дмитрич?
Бобырев (рассеянно). Да, происшествие действительно странное!
Свистиков. Помилуйте, какое же это еще происшествие! происшествие-то будет впереди-с! Вот я и говорю товарищу-то: «Погоди, говорю, Хвостиков, я штуку сделаю!» А сам себе на уме думаю: чем нам по-пустому-то заряды тратить, прицелюсь-ко я в крайнюю, да как выстрелить-то, и проведу ружьем-то по всем, чтобы всю стаю, значит, одним зарядом ухлопать! (Показывает.) Ну-с, сказано — сделано. Лег я этак на живот и начал полозть; подполз, знаете, в самую меру, прицелился… паф! Только как загагайкают вдруг мои утки, да как взлетят всем собором, так я даже караул с перепугу закричал! Представьте себе, какая шельмовская штука тут вышла: так-таки ни одной и не убил! Так-таки все до одной и улетели! А расчет с пьяных-то глаз, кажется, верный был!
Бобырев. (рассеянно). Да, расчет, конечно, верный. А Хвостиков-то, я думаю, порядочно вас обругал?
Свистиков. Уж как не ругать-с! Я бы и сам себя в ту пору изорвал-с!
Бобырев. Стоит, стоит. Так выпьем, Иван Михеич!
Свистиков. Выпить можно-с.
Чокаются и пьют. А то вот еще со мной какое происшествие было. Сидим мы однажды в трактире: я, Хвостиков, Нахлобучкин да еще кой-какие из канцелярских…
Бобырев. Всё в Холопове же?
Свистиков. Ну да-с, всё в Холопове. Сидим мы в трактире…
Бобырев. И Хвостиков говорит: выпьем, Иван Михеич. (Наливает.) Эй, Иван! еще бутылку хересу!
Свистиков. Это точно-с, что Хвостиков это сказал, только уж не будет ли нам, Николай Дмитрич, на сегодня-то?
Лакей приносит бутылку.
Бобырев (несколько пьяный). А что, разве разбирает?
Свистиков. Меня-то-с? Нет, Николай Дмитрич, я не об том-с. А вот неравно Софья Александровна приедут, так не безобразно ли будет, что мы с вами этак-то посвистываем? (Пьет.) За ваше здоровье-с!
Бобырев (наливая). Да вы, может быть, думаете, что я Софьи Александровны опасаюсь? Так я ее вот как опасаюсь! (Плюет.) Она меня… да вы знаете ли, что она из меня сделала! да я ее через полицию — вот что!
Свистиков. Полноте, Николай Дмитрич! не годится-с!
Бобырев. А ты думаешь, что я остановлюсь! Ты, Свистиков, меня не понимаешь, потому что ты шут гороховый: это Шалимов про тебя пишет… А я тебя все-таки люблю, потому что ты мне друг!
В передней раздается сильный звонок. Слыхал ты, брат, как звонят? Это жена с своей стаей приехала!.. а ведь мы, кажется, пьяны?
Свистиков. Пьяны, Николай Дмитрич!
Бобырев. То-то, пьяны! А ты пей, да ума не пропей!
Свистиков. Не лучше ли нам в кабинет-с… да и снаряд-то с собой туда же возьмем-с! Хорошо, кабы бог спас, генерала-то нашего не принесла бы нелегкая!
Бобырев. Это дельно. Следовательно, путешествуем в кабинет! А генерала ты не бойся… я, брат, ему нос оторву!
Уходят; сцена на мгновение остается пустою.
Сцена III
Софья Александровна входит быстро, одетая в теплый салоп и предшествуемая Апряниным и Камаржинцевым; Апрянин снимает с нее теплые ботинки, Камаржинцев — салоп; Софья Александровна одета в богатое платье, убранное кружевами и декольте; в руках у нее букет; следом за ней входит Ольга Дмитриевна и Набойкин.
Софья Александровна. Да снимайте же скорее, Апрянин! что вы там остановились!
Апрянин. Не могу. Софья Александровна, руки дрожат-с!
<span class="speaker">Софья Александровна. Вот еще! А вы, Камаржинцев, что там уснули? Тоже руки дрожат? И пусть будет вам известно, messieurs, что с этих пор я буду вас называть моими горничными!
Камаржинцев. Я, Софья Александровна, за счастье-с… только уж нельзя ли в настоящие горничные!
Софья Александровна. Хотелось бы? (Поправляя модести на груди.) Пошлите-ка лучше Аннушку модести мне поправить!
Апрянин. Позвольте мне-с!
Софья Александровна. Ну нет-с, вы, пожалуй, опять задрожите! (Ольге Дмитриевне, которая вошла с Набойкиным и поправляется перед зеркалом.) Maman! распорядитесь насчет чаю! (Лакею.) Николай Дмитрич дома?
Лакей. Дома-с, они с Иваном Михеичем у себя в кабинете-с.
Софья Александровна. Ну, и пусть их остаются в кабинете. Мы, messieurs, проведем нынче вечер отлично: Обтяжнов и маленький Тараканов привезут нам ужин, Клаверов привезет нам литератора…
Апрянин (с некоторым благоговением). Какого же это литератора, Софья Александровна?
Софья Александровна. Там, какого-то из «Северной почты»! Il fait des feuilletons, de la politique… que sais je?[147] Клаверов говорит, что это человек очень благонамеренный!
Набойкин. То есть скучный.
Софья Александровна. Фи, мсьё Набойкин, как же вы это не хотите понять, что человек, который занимается… des sciences, de la politique enfin…[148] не может же он быть веселым, как мы, простые смертные! Maman! да что же вы все перед зеркалом поправляетесь! Мне чаю хочется!
Ольга Дмитриевна. Ma chère, ты бы Ивану могла приказать!
Софья Александровна. Иван может делать чай для Николая Дмитрича, а не для меня… приятно очень: грязными руками!
Набойкин. Отчего вы сами не разливаете чай, Софья Александровна?
Софья Александров на. Вот еще! скука какая!
Апрянин. А как бы это было приятно!
Камаржинцев. Венера, разливающая нектар…
Апрянин. Геба, mon cher!
Камаржинцев. Ах да, Геба! Венера — эта та, которая Вулкану…*
Софья Александровна. Вы несчастливы на мифологию, Камаржинцев!
Набойкин. Нет, нет, нет! постойте! ну что же такое Венера, Камаржинцев? что она сделала Вулкану?
Камаржинцев (обидевшись). Вы сами очень хорошо знаете, что сделала Венера…
Набойкин. И он вас сравнивает с ветреною богиней, Софья Александровна!
Камаржинцев. Я совсем не сравниваю; я сравниваю Софью Александровну с Гебой (с кислою любезностью), да и то нахожу, что здесь не может быть сравнения…
Ольга Дмитриевна. Ce n’est pas mal trouvé[149]. Пожалуйста, Павел Николаич, оставьте в покое мсьё Камаржинцева!
Софья Александровна. А вы оставьте в покое нас; maman, и дайте нам чаю скорее.
Ольга Дмитриевна уходит.
Сцена IV
Те же, кроме Ольги Дмитриевны.
Софья Александровна. Удивительно, однако ж, какой этот Николай Дмитрич! Представьте себе, messieurs, что с некоторого времени он только и делает, что по целым вечерам просиживает с Свистиковым! Об чем они там говорят вдвоем — решительно понять невозможно!
Набойкин. Погодите, вот я схожу — подслушаю!
Софья Александровна. Нет, уж оставьте; еще придут сюда, пожалуй! В сущности, я очень рада, что Николай Дмитрич оставляет меня в покое! Когда он здесь, я точно на иголках: такие у него манеры странные, и шутит-то он как-то так, что лучше бы сидел да молчал! Aucune délicatesse![150]
Набойкин. Его еще в школе медвежонком звали!
Софья Александровна. А теперь из медвежонка вышел целый медведь! Право, messieurs, я совсем не революционерка, и даже не понимаю, чего хотят эти студентки, но l’émancipation de la femme — ce n’est que très juste![151]
Набойкин. Да, если взглянуть на дело с общей точки зрения… конечно, но если разобрать вопрос в частности…
