Софья Александровна. И в частности и как хотите, со всех точек это справедливо! Вы забываете, messieurs, что женщины тоже хотят веселиться!
Камаржинцев. У меня, Софья Александровна, есть знакомая, которая заказала себе сюртук!
Софья Александровна. Вы, кажется, мне противоречить хотите, Камаржинцев?
Камаржинцев. Помилуйте, Софья Александровна, я-с… я хотел только сказать, как это мило должно быть на хорошенькой женщине!
Софья Александровна. То-то! Итак, messieurs, мы сегодня будем веселиться! Уж так и быть, я распущу свои волосы и спою «Il segretto»…[152]
Набойкин. У вас чудесная коса, Софья Александровна. Апрянин! да удерживайте же вашего друга: ведь он так и впился в Софью Александровну.
Софья Александровна. (томно). Камаржинцев! хотите, я вам позволю себя в плечо поцеловать?
Набойкин. Faites ça[153], Софья Александровна!
Софья Александровна. Ну, ползите сюда, как говорит мой милый супруг! «Ползите»! Mais quelles expressions, comme il est trivial cet homme![154] Камаржинцев! я звала вас!
Камаржинцев конфузится и не сходит с места. Знаете ли, Камаржинцев, что вы очень самолюбивы! Я вижу, чего вам хочется! Вам хочется, чтоб я позволила вам поцеловать себя наедине, где-нибудь в тени чинар, лимонов?
Апрянин. Лимонов можно достать, Софья Александровна!
Камаржинцев (с досадою). Ты лучше молчал бы, Апрянин!
Набойкин. Браво, Апрянин! Софья Александровна! Апрянину грош! (Тихо ей.) Какие у вас, однако ж, чудесные плечи!
Софья Александровна (иронически, вполголоса). Клаверов тоже находит это.
Набойкин. (тихо). Всё для Клаверова!
Софья Александровна (тоже). Не для вселенной же! (Вслух.) Мсьё Набойкин! вы видите, что Петербург послужил мне в пользу и что я не долго хожу за ответом!.. Так мы сегодня веселимся, messieurs! (Зевает.)
Набойкин. Ну, поначалу это не заметно… Софья Александровна! распустите вашу косу теперь!
Софья Александровна. Ну нет, это будет pour la bonne bouche[155], за ужином!
Набойкин. Тогда Бобырев не позволит!
Софья Александровна. Хотела бы я видеть это! Успокойтесь, он не будет с нами ужинать! Он уйдет куда-нибудь с Свистиковым есть яичницу!
Набойкин. В самом деле, какой он странный, этот Бобырев!
Софья Александровна. Совсем он не странный! он глуп, и больше ничего! Ах, да не говорите вы мне об нем! У меня все нервы… я готова заплакать, когда об нем говорят! Что это наши messieurs так долго!
Лакей вносит чай. Servez-vous, messieurs![156]
Набойкин. А знаете ли, Софья Александровна, в последний раз Бобырев серьезно обиделся, когда увидал, что я смотрел в замочную скважину…
Софья Александровна. А кто же позволил вам смотреть?
Сильный звонок в передней. А вот и messieurs! Господа! прошу вас не забывать, что князь сегодня в первый раз у меня!
Сцена V
Те же, князь Тараканов и Обтяжнов.
Обтяжнов (за кулисами). Так возьми же все это, любезный, и, когда Софья Александровна прикажет подавать ужинать, приготовь… (Входит, вслед за ним князь.) Любезной хозяйке! (Подходит к руке Софьи Александровны.)
Софья Александровна. Ну вот теперь можно! по крайней мере, вы начинаете заслуживать! Mon prince![157]
Князь Тараканов. Извините, Софья Александровна, что я позволил себе на первый раз явиться к вам вечером, но Клаверов меня уверил, что вы будете так добры — простите мне мое нетерпение…
Софья Александровна. Очень рада, князь! и очень обязана Клаверову! Вы знакомы, messieurs.
Князь жмет руки прочим присутствующим.
Князь Тараканов. (в сторону). Где же муж? а нельзя не сознаться: хороша. Клаверов рассчитал верно! (Вслух.) Я давно искал чести быть представленным вам, Софья Александровна, и теперь мне остается только жалеть, что счастливый случай, которым я нынче пользуюсь, представился слишком поздно.
Софья Александровна. Разве вам что-нибудь препятствовало?
Князь Тараканов. Мне как-то не удавалось до сих, пор сойтись с Николаем Дмитричем, хотя мы несколько и знакомы, потому что я видал его у Клаверова.
Софья Александровна. Вы можете быть уверены, что муж будет всегда рад видеть вас у себя. Впрочем, я должна заранее просить вас извинить его: он почти постоянно так занят, что выходит к нам очень редко.
Обтяжнов. Николай Дмитрич предпочитает уединенное плавание в сфере высших государственных соображений беседе с такими вертопрахами, как мы. Это человек серьезный, князь, — ну, и пускай себе остается в своих сферах! То-то, воображаю, какие он выделывает теперь пером штуки на пользу общую!
Софья Александровна. По бесцеремонности, с какою выражается мсьё Обтяжнов, вы можете заключить, князь, что мы здесь не очень-то женируемся.
Обтяжнов. Ведь этакая вы обидчица, Софья Александровна! Ну, что бы, кажется, я сказал такого… игривого? Вот другое дело за ужином…
Князь Тараканов (в сторону). Еще бы церемониться! ужины на дом привозит! (Вслух.) Это делает еще более привлекательным ваше общество, в которое вы допускаете только избранных.
Софья Александровна (томно, но не без горечи). Да, я не принадлежу к большому свету, и, признаюсь, даже не жалею об этом. Я думаю, что гораздо приятнее иметь общество маленькое, но связанное дружескими отношениями, нежели быть постоянно sur le qui vive[158]. Вы курите?
Князь Тараканов. Если позволите.
Софья Александровна. Пожалуйста.
Князь закуривает. Вы любите музыку, князь?
Обтяжнов. Князь сам музыкант, Софья Александровна. У него отличный тенор.
Апрянин. Tamberlick a été délicieux ce soir![159]
Камаржинцев. Ut-dièze![160] Помнишь, Апрянин? (Пробует что-то спеть, но, видя, что Софья Александровна смотрит на него с удивлением, конфузится и умолкает.)
Софья Александровна. J’aime assez Tamberlick[161]. В его голосе есть что-то мужественное, quelque chose d’entraînant[162]. (Князю.) Я тоже пою. Если хотите, мы будем иногда петь вместе…
Общее безмолвие. Ah! Dieu! Dieu![163] скажите, messieurs, отчего так скучно жить на свете?
Обтяжнов. Помилуйте, царица! Уж коли вам скучно, кому же после этого весело!
Софья Александровна. А почему же вы думаете, gros-papa[164], что мне должно быть веселее, нежели другим?
Обтяжнов. Да потому, что у вас и красота, и талант, и все такое…
Софья Александровна. В особенности мило это «все такое». Нет, серьезно, мне скучно! Иногда вдруг какое-то странное желание овладевает мной: хотелось бы скрыться, лететь… Вы не испытывали этого, князь?
Князь Тараканов. Признаюсь вам, Софья Александровна, наша жизнь слишком занята, чтоб нашлось в ней место для мечтаний…
Обтяжнов. Это оттого с вами бывает, Софья Александровна, что вы еще растете — право-с! Когда я был маленький, мне беспрестанно представлялось, что я лечу; ну, а с тех пор перестал летать.
Набойкин. А вы давно были маленьким?
Князь Тараканов. Господа! в каком виде можно вообразить себе Обтяжнова маленьким?
Апрянин. Я воображаю себе Савву Семеныча за тетрадкой!
Камаржинцев. Я воображаю его себе кушающим чай с булкой!
Набойкин. А я воображаю его себе пристающим к своей кормилице!
Обтяжнов. Ну, вот это так! а то «тетрадка», «чай с булкой»! Так и видно, господа, что вы сами недавно расстались с этими предметами! Угадали, Павел Николаич! Это правда, что я, можно сказать, еще у груди кормилицы чувствовал склонность к прекрасному полу, и с тех пор склонность эта постепенно во мне развивалась…
Князь Тараканов. А я, господа, воображаю себе Савву Семеныча, в качестве будущего откупщика, приучающимся давать взятки губернским и уездным властям!
Софья Александровна. Я думаю, что если это и не так поэтично, зато верно.
За сценой раздается смутный шум, за которым слышится голос Свистикова: «Оставьте, Николай Дмитриевич! нехорошо-с!» Боже мой, да что там такое?
Ольга Дмитриевна (за кулисами). Павел Николаич! mais venez donc![165]Господи! да что ж это такое?
