– Вот и все, – прошептала Лена, тяжело дыша, – проклятая Прага. Кончилась моя жизнь…
К вечеру второго дня в палату из родильного зала привезли новенькую. Сначала она всхлипывала и стонала, отвернувшись лицом к стене, и только через пару часов затихла – видимо, уснула.
Зато Маше не удалось за все время после родов даже вздремнуть: как только она делала попытку положить девочку в бокс, та тут же начинала кривить губы и угрожающе кряхтеть. Вот и сейчас было то же.
Молчанова валилась с ног от усталости, но стоило ей попытаться выдернуть из цепких десен грудь, как младенец начинал плакать. Маша испуганно прижимала девочку к груди и оглядывалась, боясь потревожить соседку. Но та ни разу даже не шевельнулась. Лежала, вытянувшись и замерев.
Время от времени Маша подходила совсем близко – хотела убедиться, что новенькая дышит. Рассмотрев едва уловимое движение роскошной груди, поднимавшейся в такт дыханию, успокаивалась. Всю ночь она мерила шагами палату и давала ребенку то одну, то другую грудь. К утру девочка наконец уснула на руках, утомившись от длительного и бессмысленного сосания, а Маша продолжала, как маятник, ходить из угла в угол, теперь уже просто по инерции, забывшись в тяжелых мыслях.
С соседкой она познакомилась на рассвете, когда та, стараясь не шуметь и изворачиваясь словно больная змея, начала медленно сползать с кровати. Маша молча помогла ей встать. У молодой женщины было не слишком красивое лицо, но зато роскошное телосложение – тонкая талия, округлые бедра, и над этим великолепием возвышалась огромная грудь.
– Спасибо, – голос у девушки оказался низкий, с приятными обертонами, – здесь есть туалет?
– Там, – Маша кивнула в сторону двери, – сейчас я вам свет включу.
Она нажала рычажок. Ребенок так и спал у нее на руках – Маша боялась, что очередная попытка переложить младенца в бокс закончится новой истерикой.
– Спасибо. Меня зовут Юлей. А тебя?
– Меня Машей.
Юля скрылась за дверью. Молчанова попыталась лечь на кровать вместе с ребенком так, чтобы не разбудить его, но дверь в палату тут же распахнулась и вплыла очередная незнакомая дама в белом халате.
– Младенца на осмотр, – просипела она сорванным голосом.
– Вы педиатр? – Маша обрадовалась.
Дама смерила мамашу презрительным взглядом и ответом не удостоила.
– Идите за мной. – Она вышла за дверь и бессердечно быстро зашагала в детскую смотровую.
При всем желании с тряпкой между ног, жуткой болью при ходьбе и ребенком на руках Маша не могла бы за ней успеть. Спасло только одно: детское отделение находилось неподалеку, так что мучительная погоня за докторшей продолжалась недолго. В помещении, состоявшем из множества комнат, отделенных стеклянными перегородками, было тихо. Несколько новорожденных мирно сопели в своих боксах. Все остальные места пустовали – тех, что родились до вчерашнего вечера, успели раскидать по палатам.
– Кладите, – докторша ткнула пальцем в пеленальный стол, покрытый медицинской клеенкой, – разворачивайте!
– Она же проснется. – Маша пыталась протестовать.
– Вы что, мамаша, думаете, я тут с вами до обеда церемониться буду? – резко осадила ее тетка. – Как проснется, так и заснет. Кладите, вам сказано.
Маша испуганно положила младенца на стол и освободила от пеленок. Ребенок скривил рот, закряхтел и начал тонко пищать, неравномерно дрыгая тонкими ножками. Тетка подошла к столу и начала осмотр.
– Подмывать и пеленки менять кто будет? – через плечо брезгливо бросила она. – Ребенок покакал!
– Я не знала. – Маша покраснела. Подняла глаза и рассмотрела на внутренней стороне развернутых пеленок небольшой плевок чего-то вязкого, похожего на жидкий пластилин зеленого цвета. – А это нормально, что… стул такой? – удивленно спросила она.
– Нормально. – Вдаваться в подробности тетка не собиралась.
– Вы знаете, – Маша собралась наконец с духом, – у меня молока почти нет и ребенок все время голодный.
Ей пришлось набрать в легкие побольше воздуха и говорить громко – малышка уже надрывалась вовсю, захлебываясь горьким плачем. У нее даже губы посинели. Докторша не обращала на шум никакого внимания: продолжала ощупывать, мять, переворачивать и перекладывать. Несчастное ревущее тельце было до тошноты похоже на ощипанного куренка.
– Кто сказал? – не оглядываясь, спросила она.
– Как это кто?! – Маша опешила от такого вопроса. – Ребенок все время плачет, просит грудь и не может наесться.
– А-а-а. – Докторша равнодушно продолжала свое дело. – Так вы не сцеживали. Просто так говорите.
– Что? – Маша опять не поняла.
– Чтобы вас всех, – раздраженно пробормотала педиатр и добавила громче: – Невозможно знать, хватает молока или не хватает, если не сцедить его и не измерить, сколько получается в миллилитрах!
– Но я не могу сцеживать, – пролепетала Маша. – Она все время сосет. Мне сцеживать нечего.
– Послушайте, мамочка. – Докторша произнесла последнее слово с издевкой и повернулась наконец к Маше лицом. – По-моему, вы сами не знаете, чего хотите. Завели ребенка, а делать ничего не собираетесь. Полная безответственность!
Маша вдруг ощутила такую острую ярость и желание вцепиться врачихе в горло, что испугалась сама себя.
– Нечего мне сцеживать, – глухо повторила она. – Что, нет другого способа разобраться?!
– Ладно. – Педиатр неожиданно сменила тон, устало вздохнула и достала откуда-то из-под стола чистые пеленки. – Пришлю медсестру. Она будет взвешивать вашу дочь после каждого кормления. Расписание – как кормить – тоже возьмете у нее. Грудь будете давать строго по часам. Все ясно?
– Ясно…
Дальше продолжать разговор было бессмысленно. Все попытки объяснить педиатру, что ребенок постоянно пытается что-то высосать из ее груди и ни за что на свете не будет молча ждать каких-то там мифических часов кормления, были бы бесполезны. У педиатра голова забита какими-то своими заботами, ей было не до надоедливых рожениц и заходящихся в крике младенцев. Маша прекрасно это видела.
– Подмойте ребенка, вон там раковина. И успокойте, а то орет как резаная. – Раздав указания, врач вышла из детского отделения. Мамаша осталась наедине со своими проблемами.
Она взяла голого ребенка на руки. Девочка усиленно трепыхалась и все время норовила выскользнуть из рук, как обмылок. Каким образом можно подмыть такое неспокойное существо в раковине, не уронив его, для Маши оставалось загадкой. Но вариантов было только два – либо завернуть грязного ребенка в чистое белье, либо справиться с задачей. Катя перехватила малышку одной рукой, другой открыла кран. Дождалась, когда пойдет теплая вода, и начала набирать ее в горсть, неумело обтирая дрожащее тельце. Ребенок надрывался, у Маши звенело в ушах. Она испытывала только одно желание – оказаться в любом другом времени, в любом другом месте. Лишь бы одной.
За эти несколько дней в роддоме Маша так и не поняла, как и когда к женщине должен приходить материнский инстинкт. В тот момент, когда она впервые прикладывает ребенка к груди? Или еще раньше – когда малыш начинает шевелиться во чреве матери? Или должно пройти несколько месяцев после родов, должна утихнуть физическая и душевная боль? Как ни старалась, она не могла нащупать в себе ни одного спасительного чувства. Кроме отчаяния и ужаса оттого, что ее из человека превратили в инкубатор, в источник тепла и питания, она не испытывала ничего…
Время в роддоме остановилось. Только по медлительной смене света на сумерки за окном Маша понимала, что дни не стояли на месте, шли. Юле тоже уже привезли ребенка, но ее мальчик почему-то оказался спокойным – ел и спал. Молчанова с недоверием косилась на его бокс, не понимая, почему ее собственный ребенок по-прежнему все время плачет и засыпает только на руках. Истязания кормлением продолжались. Стоило дать грудь, и малышка сосала по нескольку часов кряду, не желая расставаться с добычей. Несколько раз в день приходила медсестра и забирала младенца, чтобы взвесить. И хотя никакой практической пользы эти манипуляции не приносили – ребенка по-прежнему не докармливали, – это были единственные почти счастливые минуты за весь день, потому что Маша могла наконец прилечь.
Она вытягивалась на железной кровати и молча глядела на Юлю, которая, ласково бормоча что-то себе под нос, возилась со своим Сережей. У этого толстощекого пацана с самого рождения было имя. А Машин младенец так и оставался пока просто «девочкой». В один из вечеров Молчанова решилась задать Юле вопрос. Оказалось, что и соседка, несмотря на замужество, не думала рожать в двадцать лет: все вышло само собой. Полюбила ли она своего сына с первого взгляда? Скорее поняла, что без нее это крошечное существо не выживет, а потому смирилась. После разговора по душам Маше стало немного легче: она перестала считать себя чудовищем, не способным полюбить собственного ребенка. Возможно, любовь появится позже, когда она придумает, как дальше жить.
